– Она у меня одна, – ответил Абзац, почесывая переносицу стволом револьвера. – Совсем как у твоей Нинки.

– Мировая баба, – ухмыльнулся Паук. – Деньги у нее вообще не держатся. Если бы я вернулся не сразу а, скажем, наутро, она бы их уже потратила, клянусь.

– Это было бы затруднительно, – напомнил Абзац. – Повязали бы твою Нинку, как моего дядю Федю.

По дороге на Белорусский вокзал они молчали.

Говорить было не о чем. На языке у Паука вертелись предположения и вопросы, но пока его знакомый из обменного пункта не произвел экспертизу, все это оставалось пустой болтовней. Абзац мрачно курил на соседнем сиденье, держа взведенный револьвер под полой куртки. Вспомнив о револьвере, Паук нарушил молчание.

– Кстати, – сказал он, – в обменник тебя с пушкой не пропустят. Придется выбирать: либо остаться в машине, либо пойти со мной, но перестать тыкать в меня стволом.

– Я бы тебя ткнул, – проворчал Абзац. – Ты бы потом месяц своей машиной управлял, как римской колесницей – стоя.

– Погода у нас не римская, – ответил Паук. – Простудилась бы башка-то.

– А мне какое дело? – равнодушно ответил жестокий киллер.

Несмотря на позднее время, перед дверью обменного пункта на Белорусском вокзале толпилась длинная очередь приезжих, жаждавших обменять свои кровные «зеленые» на российские рубли. Место здесь было самое что ни на есть хлебное: визитеры из ближнего и дальнего зарубежья не могли даже сесть в метро, не заглянув предварительно к приятелю Паука. Паук и его молчаливый сопровождающий с трудом протолкались сквозь очередь, коротко переговорили со стоявшим в тамбуре охранником и были без проволочек пропущены внутрь.

Приятель Паука был, собственно, не приятелем, а просто одноклассником, с которым предусмотрительный Паук поддерживал отношения. В отличие от худого и жилистого Паука этот деятель финансовой сферы был пухлым и румяным, что говорило об отменном аппетите и его широких возможностях. Паук о чем-то пошептался с ним через окошечко, после чего и его, и Абзаца пропустили в святая святых – за прозрачный барьер. В задней комнате обменного пункта было жарко, на столе сипел, закипая, электрический чайник, а под потолком слоями плавал табачный дым. Дымил еще один охранник, который сидел, развалившись в глубоком кожаном кресле и зажав между ног короткоствольный автомат. Паук подчеркнуто медленно вынул из кармана отобранную у Нинки купюру и протянул ее своему знакомому. После этого он выжидательно посмотрел на Абзаца.

– Сначала твою, – сказал тот.

Паук пожал плечами. Он понимал Абзаца, поскольку в каком-то смысле они были коллегами, и недоверчивость давно стала доминирующей чертой их характеров.

Приятель Паука включил свои приборы и принялся колдовать над купюрой. Через минуту он вернул ее владельцу со словами:

– Фальшивка. Довольно высокого качества но бумага подкачала. На базаре такую у тебя возьмут и не поперхнутся, но в банк с ней лучше не соваться.

– Та-а-ак, – протянул Паук. – Интересное кино. Но это пока ничего не доказывает. А ну-ка, давай еще одну!

Абзац подал свою купюру. Результат получился тот же.

– Можете списать со своего бюджета двести баксов, ребята, – сочувственно сказал приятель Паука. – Я могу вам еще чем-нибудь помочь?

– Ха, – сказал Паук, – двести баксов! За кого ты нас держишь? Уж если мы попадаем, то попадаем по-крупному… Чем помочь, спрашиваешь? Попроси своего коллегу, – он кивнул на охранника, – расписать нас обоих из автомата. Таким лохам на этом свете делать нечего. Пошли, погорелец, – обратился он к Абзацу. – Людям надо деньги делать, а мы мешаем.

Вдвоем они вышли на улицу и остановились на тротуаре. Снег продолжал бесшумно валиться сверху, словно где-то в облаках ангелы затеяли драться подушками. Абзац немедленно закурил, и Паук последовал его примеру.

– Знаешь, – признался Паук, – я даже не знаю, что тебе сказать.

– Я чувствую, – лаконично ответил Абзац. – Но говорить, сам понимаешь, придется. О реабилитации я уже не говорю, но мне, как минимум, нужны мои деньги, Паучилло.

– Мне нужны мои деньги, – передразнил его Паук, – мне нужны мои деньги… Твои пять тысяч – тьфу, плюнуть и растереть. Я мог бы отдать их тебе через полчаса, но я спрашиваю: какого черта? Разве дело в деньгах? По-моему, нас опустили.

– По-моему тоже, – сказал Абзац, – но тебе, конечно, виднее. Ведь это ты клялся и божился, что заказчик – лопух, мухи не обидит. Учти, Паучилло, я тебе не верю. Я никому не верю, а тебе в особенности. И пока ты мне не докажешь, что это безобразие не твоих рук дело, я буду считать тебя ответственным за все. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. И если ты сейчас соображаешь, как бы половчее от меня избавиться, то запомни: первая пуля при любых обстоятельствах достанется тебе. Ферштейн зи?

– Натюрлих яволь, – грустно откликнулся Паук. – Какая же ты все-таки грубая скотина, Абзац.

Не буду я тебя любить, так и знай. Ну что, поехали к заказчику?

Абзац медленно повернул к нему удивленное лицо.

– Не понял, – сказал он. – Как это – к заказчику? Ты что, знаешь, где он живет?

– Но ты же знаешь, где живет Нинка, – ответил Паук. – Я тоже люблю знать координаты тех, с кем работаю.

Когда они забрались в машину и с лязгом захлопнули дверцы, Паук вдруг рассмеялся.

– В чем дело, Паучилло? – недовольно спросил Абзац. – Чего тебя разбирает?

– Ты бы видел свою физиономию, – давясь бесшумным смехом и прижимая ладонь к саднящему горлу, с трудом выговорил Паук. – Помесь Отелло со штандартенфюрером, ей-богу!

– Дурак, – укоризненно сказал Абзац.

– Ага, – радостно согласился Паук. – За горою, у реки жили-были дураки… Это Самуил Яковлевич про нас с тобой написал.

Некоторое время Абзац, хмурясь, смотрел, как он хихикает, потом недовольно отвернулся, но в конце концов не выдержал и издал громкое лошадиное фырканье, какое получается, когда долго сдерживаемый смех прорывается наружу.

– Ну что мы имеем? – спросил Мышляев.

Голос у «господина директора» был усталый и слабый, как у безнадежно больного человека. Он и был, в некотором смысле, болен. Во всяком случае, Гаркун не сомневался, что каждое движение причиняет другу Паше изрядную боль, а уж о том, что творилось у Мышляева в душе, лучше не думать. Можно было не сомневаться, что он чувствует себя униженным и втоптанным в грязь по самые ноздри, но Гаркуну не было жаль приятеля. В конце концов, он, Гаркун, с самого начала возражал против того, чтобы привлекать к делу людей со стороны, особенно таких, каким был этот Леха…

Охранник – не Леха-Лоха, а другой, настоящий, – сидел на топчане, положив ноги в грязных ботинках на поставленный специально для этой цели табурет, и курил, вдумчиво разглядывая завитки дыма. Уродливый, похожий на странно деформированную кочергу автомат неизвестно чьего производства лежал у него на коленях, а на столе стояла полупустая бутылка водки – литровая бутылка, а не какая-нибудь чекушка. Бутылка была уже вторая по счету, но охранник никак не желал пьянеть и падать мордой в стол. Возможно, виной тому было его железное здоровье, а может быть, причина такой стойкости крылась в кокаине, которым охранник время от времени заряжал обе ноздри. Гаркуну когда-то приходилось слышать, что кокаин позволяет пить много и долго без видимых глазу последствий, но зато потом…