Моисеевич иронически глянул на Вову поверх очков.

— Дырка в ноге зарасти не успела, а уже туда же.

Но, увидев умоляющий Вовин взгляд, смилостивился.

— Недели через две, не раньше.

Выход в город был единственным развлечением, доступным выздоравливающим. Днем в городе было относительно безопасно, да и ходили только группами.

Наконец-то настал и Вовин день. Все обмундирование, тщательно переписанное при приемке, было заперто на складе. Потертый больничный халат, некогда синего цвета, из-под халата торчат желтоватые от многочисленных стирок кальсоны с завязочками. Все это покоится на коричневых тапках без задников и подпирается тяжелыми, но прочными костылями, ефрейтор Лопухов к выходу готов. На улице уже не май месяц, но когда это останавливало солдата, имеющего возможность оставить расположение части?

Проезжая часть улиц вымощена брусчаткой, на тротуарах уложены каменные плиты. На домах сохранились многочисленные таблички с прежними, еще оккупационными названиями. Даже дорожные указатели кое-где сохранились, но по большей части наши дорожники закрасили прежние названия населенных пунктов и написали новые. Сам город от боев пострадал мало, сбегающая вниз улица, застроенная в стиле модерн, имела боевые отметины в считаных местах. Ближе к центру архитектура изменилась, появились рельсы, но трамвай еще не ходил. Отметины от снарядов и пуль стали попадаться чаще, на одной из улочек наткнулись на до сих пор не убранную «пантеру».

Между тем город уже жил своей жизнью, отличной как от остальных советских городов, так и от российских. Два года советской власти и три оккупации существенно сократили городское население, но полностью изменить уклад жизни не смогли. Было в нем что-то своеобразное. Не просто европейская окраина, захолустная польская провинция, а еще и перекресток торговых путей, место смешения национальностей, языков, мыслей. Вова это чувствовал, словами выразить не смог бы, кожей ощущал. С городского тротуара все выглядит иначе, чем из кабины грузовика.

В городе уже работали магазины, парикмахерские, кинотеатры, непривычно ярко пестрели рекламные вывески. Только вся эта жизнь текла мимо, в карманах у раненых было пусто. Вова ради интереса поинтересовался ценами и хождением валют у уличных торговцев. Трое его просто послали, видно, что интерес у раненого красноармейца праздный, ничего покупать он не будет. Четвертый от скуки или природной болтливости кое-что выложил. Цены, как водится, были запредельными на все. Ходили советские рубли, рейхе и оккупационные марки. Курс был плавающим с устойчивой тенденцией укрепления рубля по мере удаления от города линии фронта. Высоко котировались английские фунты, но Вова усомнился, что рассказчик хоть раз держал их в руках. Дядька обиделся, и ручеек информации иссяк.

Когда они двинулись дальше, к Вове обратился один из раненых с «самолетом» на левой руке.

— Слушай, чего-то я не понял, как это можно одни деньги продать, а другие купить?

Парень был молодой, революцию и гражданскую с их многовалютием на просторах бывшей империи не застал, советские червонцы по причине малолетства, а также бедности и удаленности родной деревни от финансовых центров в руках не держал. Все, что он видел, — советские рубли, да и те мелкими купюрами. Ну как такому объяснить? У него алгоритм финансовых операций проще некуда, в кассе получил — в магазин отнес. Все.

— Как бы тебе сказать… — Вова задумался.

В его время уже была валютная биржа «Форекс», любой пацан знал что такое котировки и кросс-курс, а текущие курсы доллара и евро к рублю мог назвать в любое время дня и ночи. Сам Вова в этих валютах плавал также свободно, как дышал, а тут почему-то задумался. Продать одни деньги за другие и тут же обменять их на третьи, чтобы получить в четвертой валюте прибыль, которую можно пустить на укрепление собственного материального благополучия. А можно и влететь по-крупному. И такое бывало. Но это конечный результат, а суть в чем? Ну ладно, когда наличные бумажки меняешь, их хоть в руках можно подержать. Но когда все действие сводится к тому, что одни циферки на мониторе просто меняются на другие? А какое действие эта операция оказывает на окружающую действительность? И оказывает ли вообще?

Из философского ступора Лопухова вывел тот же раненый.

— Ладно, пошли дальше город смотреть.

Так и не решив глобальных проблем своего нынешнего мировоззрения, Вова поспешил догнать свою ушедшею вперед группу. Снаружи поглазели на здание вокзала, вошли внутрь и вышли на платформу. Здесь ходили поезда, пахло угольным дымом, маслом и дальней дорогой. Вове вдруг захотелось сесть в поезд, не в щелястую теплушку с нарами, а в нормальный вагон с койками, салфетками на столиках и занавесками на окнах, с попутчиками без погон и с попутчицами в коротких юбках, проводницей, собирающей билеты и приносящей по заказу горячий чай в звенящем подстаканнике. Сесть и уехать от войны, от смерти, от тяжелых неудобных костылей… С платформы их шуганул комендантский патруль, нечего тут без дела шляться, да и в госпиталь возвращаться уже пора.

В город удавалось выйти еще несколько раз, но уже наступил ноябрь, начались дожди, похолодало, потом пошел снег, Львов потерял значительную часть своего осеннего очарования. В конце ноября Вову перевели в батальон выздоравливающих, выдали, наконец, обмундирование. Больше всего проблем доставила очистка левого сапога от запекшейся крови. Батальон располагался тут же, в монастыре. Основная задача заключалась в снабжении дровами. Большое каменное здание отапливалось печами, а поскольку с дровами была проблема, в нем было, мягко скажем, холодновато. Помаявшись с месяц, Вова сам пришел к кадровику.

— Направьте меня обратно в бригаду.

Капитан в мешковатой гимнастерке, скрывающей солидное брюшко, спросил фамилию и, покопавшись в своих бумагах, возразил.

— Рано тебе еще.

— Да надоело здесь, у себя в части быстрее долечусь.

— Да где она сейчас, твоя часть? Если хочешь, могу на пересыльный пункт отправить.

— Не, — не согласился Вова, — выписывайте меня обратно, есть же приказ танкистов в свои части отправлять.

— Так ты же не танкист!

— Раз в танковой бригаде служу, значит, танкист. Выписывайте.

— Ну как хочешь.

На следующий день еще слегка прихрамывающий Вова, заявился в комендатуру. Там про бригаду тоже никто ничего сказать не мог, ефрейтора Лопухова направили в Тарнобжег с туманным напутствием «там найдешь», конспираторы хреновы. Полторы сотни километров он преодолел за четыре дня, в дороге малость поиздержался и в местную комендатуру прибыл немного потрепанным и сильно голодным. Как и ожидалось, вся танковая армия была расквартирована в окрестностях городка. Поздно вечером он, наконец, добрался до штаба бригады на попутке, а там уже и до автороты недалеко.

Вовиному появлению народ искренне обрадовался, за три месяца, что он отсутствовал, армия находилась в резерве, других потерь не было. Кальмана на месте не было, ушел к танкистам обмывать ордена, полученные за Сандомир, поляну накрыли без него. Вскоре сытый и пьяный Вова почувствовал себя дома, насколько это применимо к дому польского крестьянина и компании суровых, промасленных и прокуренных мужиков. К полуночи появился ротный пьяный и очень злой, всех полезших к нему с вопросами послал на хрен. Часам к двум ночи собравшиеся расползлись, не все, правда, некоторые выпали из реальности, не выходя из-за стола.