Отношения со старшиной Ерофеичем складывались скорее дружественные. На выездах за трофеями старшина сидел в кабине. В дороге они с Лопуховым разговоры разговаривали, так и познакомились поближе. Убедившись, что новый водитель клептоманией не страдает, он начал поручать Вове ведение книг по учету имущества, тем более, что у Лопухова все получалось быстрее и с гораздо меньшим количеством ошибок. Но однажды Вова искушения не выдержал. В тот день в одном из домов попалось несколько наручных часов. Все в красивых коробках с надписями, видимо, хозяину дома на юбилеи дарили. Одни Вове уж больно понравились, настоящая машинка времени, не то что фуфельный «Ролекс». Помучившись, некоторое время, он рискнул.

— Ерофеич, а можно я эти часы себе возьму?

Старшина пристально посмотрел Вове в глаза.

— А ты представляешь, что будет, если, скажем, комбриг тебя или меня с такими часами на руке увидит?

Ерофеич был кругом прав, Лопухов со страдальческой миной сдвинул коробку к куче еще не оприходованных вещей.

— Понравились?

— Очень.

— Так и быть, возьми. Только подальше спрячь. Закончится же когда-нибудь эта война.

Не поверивший своему счастью, Вова с задержкой в несколько секунд цапнул часы.

— А я смотрю, Володя, и удивляюсь, трофеи ты не собираешь, посылок не отправляешь. Что, совсем никого нет?

Ну как старшине объяснить, что родителей Вовиных еще даже и в проекте нет? Поэтому он просто кивнул.

Во время одной из поездок Вова рискнул поинтересоваться у старшины:

— А как оно, людей ножом резать?

Ерофеич ответил не сразу.

— А ты сам хоть раз в штыковую ходил?

— Было дело. Один раз в сорок первом.

— И как?

Вова вспомнил скрип выходящего из тела штыка.

— Противно.

— Вот и ножом так же, только еще хуже. Нет, есть такие люди, которым кровь людская, как водица, эти людей режут не задумываясь. Но они вроде как и не совсем люди, к зверям ближе. Мне дома кабанчика колоть жальче было, чем фрица на фронте. Нормальному человеку нужно быть сильно в своей правоте уверенным, чтобы нож в человека воткнуть.

— Или сильно пьяным, — заметил Вова.

— Не скажи, — не согласился Ерофеич. — Вот я, если меня по пьяному делу обидеть, я в морду могу дать, а за нож хвататься ни за что не буду. Водка, она только зверинское нутро у человека являет, а если нет его, так он на убийство никогда не пойдет.

Лопухов переварил полученную информацию и продолжил расспросы.

— А доведется если, куда бить? В сердце?

— В сердце опыт нужен. С первого удара можешь не попасть, да и нож между ребер застрять может. Лучше в шею бей, в горло. Не можешь в шею, бей в живот, там точно не застрянет. Руки режь, от потери крови любой здоровяк быстро ослабеет. Вот помню…

На ходу старшина прочитал Вове небольшую лекцию по ножевому бою, щедро приправленную примерами из собственной практики, а она у него оказалась богатая. Так и не заметили, как на место приехали.

Все рухнуло в один день. Продовольственная машина сломалась, и на склад за продовольствием отправили Вовин «студер». Вместе с ним получать продовольствие поехал старшина Дормидонтов. Старшина — высокий красавец, шатен с уже намечающимся пузиком, на котором слева, по-немецки, носил кобуру с трофейным «вальтером». Но никто не видел, чтобы он хоть раз этот «вальтер» из кобуры вынимал. Офицерские шинель и фуражка, на гимнастерке медали в два ряда, орден Красной Звезды и ни одной нашивки за ранение. Герой. Принадлежность к продовольственно-финансовой службе давала почти неограниченный доступ к столь ценимым во время войны продуктам и вещам. Он был преисполнен чувства собственной значимости и считал себя где-то десятым по значимости человеком в бригаде.

К тому же его любили женщины. Сам старшина был однолюбом, предпочитал одиноких молодух в теле и обязательно с собственным хозяйством. Благо во время войны этого добра хватало, и везде — на Украине, в Польше, Германии, где бы ни останавливался бригадный штаб, старшина находил себе бабу. Как он объяснялся с немками и полячками, оставалось тайной, но от них он нахватался импортных словечек, которыми пересыпал свою речь. Чем-то он напоминал Вове одного персонажа из старого фильма, только у того руки были золотые, а у старшины росли из… Но это уже в Вове заговорила зависть.

На обратном пути грузовик начало вести вправо. Поначалу Вова решил, что почудилось, но чем дальше, тем сильнее машину уводило с прямой. Матюгнувшись, он съехал на обочину. Зашевелился спавший до этого Дормидонтов.

— Что случилось?

— Прокол, похоже. Сейчас разберемся.

Действительно, прокол. Место тут нехорошее, безлюдное. И развалины кругом. Вместе с домкратом и инструментом Вова вытащил из кабины ППС, повесил его на зеркало так, чтобы был под рукой, и приступил к ремонту. Старшина куда-то отошел, пока Лопухов крутил гайки и снимал запаску.

Сзади что-то залепетали по-немецки. Голос детский, но Вова все равно вздрогнул. Автомат трогать не стал, обернулся. Девчонка лет четырнадцати-пятнадцати, на страшного русского смотрела с испугом, но продолжала что-то лепетать, показывая то на себя, то на него. Вова ни хрена не понял ни из ее слов, ни из жестов, стоял и хлопал глазами. Подошел Дормидонтов.

— Чего тут у тебя?

— Да вот, девчонка немецкая что-то хочет, а что, не пойму.

— Ну, ты и лопух, Лопухов, — заржал старшина, — она тебе себя предлагает в обмен на продукты.

Вова пригляделся к девчонке внимательнее. Похоже, с возрастом он ошибся, постарше будет, лет шестнадцати, а может, семнадцати. Худая, бледная, наверняка в подвале последние дни сидела, ручки, ножки тоненькие, груди, считай, совсем нет, вот и ошибся. В чем другом, но в педофилии Вова замечен не был, предпочитал бабенок постарше и пофигуристей. К тому же не по своей воле на дорогу вышла, где-нибудь поблизости в подвале наверняка мать, братишки-сестренки. От одной этой мысли зашевелившееся было желание напрочь отбило. А тут еще и старшина рядом стоит и ржет, как жеребец.

— Да ну ее.

Как выяснилось, старшина оказался более всеяден.

— Если не хочешь, так я воспользуюсь. Пошли, фройляйн, не обижу!

Облапив немочку, Дормидонтов повел ее в развалины ближайшего дома. Но тут девчонка почему-то уперлась, то ли плату хотела вперед получить, то ли замена ей не понравилась, то ли по ходу дела передумала.

— Ну чего упираешься? Жрать-то небось хочешь?

Видимо, старшина сделал ей больно, немка заверещала.

— Ах, ты еще и кусаться?!

Рука у Дормидонтова тяжелая, девчонка отлетела метра на два, свернулась калачиком и заплакала.

— Оставь ее!

Пока дело было добровольным, Вова не вмешивался, но насилия над женщинами он и раньше не терпел и насильников не переваривал. Уже протянувший к девчонке руку старшина на мгновение замер, выпрямился и обернулся к Лопухову. Не понравился Вове старшинский взгляд.