Душа маленького сыщика пела от счастья.

О пропавшем Арчелли не было ни слуху, ни духу. По спискам Тайной канцелярии он не проходил, никто не являлся в особняк негоцианта с обыском и не интересовался мадам де ля Мот. Жалко, конечно, аббата, не так уж был он плох, но само собой явилось предположение, что в его деле никакой политической подоплеки не было. Видно, аббата похитили наряженные офицерами проходимцы или шутники, но можно было предположить, что похищение было частью его собственного плана, о котором он не позаботился уведомить свою спутницу.

Квартира, которую сняли для мадам де ля Мот, была мала и неудобна. Николь ужасно сокрушалась, что оставила удобный особняк негоцианта, но Нолькен строго говорил ей:

— Сидите тихо! Зачем вам самой совать голову в петлю? Вы написали в Париж об исчезновении Арчелли?

— В тот же день.

— А остальное вас не касается.

Утром, когда горничная еще причесывала Николь, посыльный принес письмо. Ее срочно просили наведаться в канцелярию шведского посланника. Николь не понравилось слово «срочно», оно не предвещало ничего хорошего.

В доме Нолькена ее встретил секретарь. При первой встрече этот белобрысый молодой человек заинтересовал ее не более, чем стул в прихожей. Любит темное платье и яркие галстуки, лицо невыразительное, безукоризненно вежлив. По-французски говорит без акцента. Больше сказать о нем было совершенно нечего.

Но странное любопытство Шамбера заставило ее посмотреть на секретаря Дитмера другими глазами. Не так уж он неказист. Ресницы белые, зато глаза ярко-голубые. И сложен неплохо. Руки, пожалуй, великоваты и плохой формы. На указательном пальце большой перстень с черным камнем.

— Господин Нолькен ждет вас.

— Благодарю. Хорошая погода, не правда ли?

Дитмер вежливо улыбнулся. Улыбка была грустной. Николь обратила внимание, что верхний резец у него сколот. Впрочем, это не портило Дитмера, просто странно, что она этого раньше не замечала. Неужели этот педант принимал участие в кулачных боях? А может, просто упал с открытым ртом и напоролся на угол стола?

К удивлению мадам де ля Мот Нолькен встретил ее с улыбкой.

— Мы получили прелюбопытную депешу из Варшавы. Арчелли нашелся.

— О! Где же?

— Там же, в Варшаве. По словам аббата, его самым неприличным способом выставили из России, и теперь он направляется в Париж.

— Что значит — выставили?

— Больше никаких объяснений. Читайте сами.

Николь прочитала короткую писульку. Аббат даже не удосужился зашифровать письмо. Хорошо еще, что он воспользовался дипломатической почтой.

— Значит ли это, что я могу вернуться к своим обязанностям?

Нолькен только улыбнулся благосклонно.

Сообщим, наконец, читателю тайну пропажи Арчелли. Вы помните, конечно, как он раздражал Бирона. И, наконец, он придумал, как убрать аббата с глаз долой. Гениальный план, а вернее сказать, способ, очень пригодился Бирону впоследствии, когда он стал-таки герцогом Курляндским. Тогда в среде шляхты появилось множество недовольных новым правителем. Бирон ненавидел курляндскую знать, слишком много он выдержал от них в молодости унижения и обид. Теперь он имел возможность с ними поквитаться.

С особо строптивыми он расправлялся просто. Под видом арестования (иногда просто хватали на улице) шляхтича засовывали в карету и мчали в неизвестном направлении. День мчали, два, а потом выпускали в чистом поле, предоставив измученному голодом, страхом и самыми страшными предчувствиями арестанту добираться до дома самостоятельно. И помогало… Все живы, но ведут себя тихо. Пройдешь до родного дома пешком двести верст — поумнеешь.

Но впервые, так сказать, «опробовав перо», Бирон проделал все это в Петербурге с Арчелли. Всего-то два драгуна и кучер, но они сыграли арест по всем правилам. Аббату завязали глаза и посадили в карету с зашторенными окнами. Он не сопротивлялся, поскольку было объявлено, что его везут за город для секретного разговора. Карету погнали в сторону Киева, а через три дня пленника, измученного, злого, голодного, с худым кошельком в кармане, высадили около неведомого хутора.

Не будем описывать все мучения незадачливого шпиона. Можно только порадоваться, что Бирон велел гнать лошадей на юг. А ведь мог бы выбрать восточное направление, а с Уральских гор, пешком… далеко. Словом, путь до Варшавы был очень долог.

Все это мадам де ля Мот узнала много позднее, уже в Париже, а пока она запретила себе размышлять на эту тему и сразу после разговора со шведским посланником велела слугам паковать сундуки и перебираться в особняк гостеприимного негоцианта.

Уже на следующий день она встретилась с мадам Адеркас и с молодым кружком принцессы Анны Леопольдовны. Там ей очень обрадовались: «Куда же вы делись, милейшая мадам де ля Мот, мы очень скучали без вашего общества».

Николь объяснила свое отсутствие внезапным отъездом. Естественно, ее спросили, куда она ездила? Николь мило ушла от ответа. Скажи она бездумно «в Москву», начнут выпытывать новости старой столицы. А тут она сделала легкий намек на любовные похождения, и все — благожелательные улыбки, лукавые подмигивания и никаких лишних вопросов.

Вокруг Анны Леопольдовны шла прежняя веселая и беспечная жизнь, Линар вертелся вокруг принцессы, как голландский волчок, Юлия Мегден скалила зубы, генеральша сидела с чаркой в руке и выглядела при этом хранительницей традиций, эдакой языческой богиней, охраняющей людское благополучие. В компании появилось новое лицо — княгиня Аграфена Александровна Щербатова. Она была приятной собеседницей, с лица ее не сходила улыбка, и вообще она принадлежала к тому типу людей, которые никогда не сомневаются, что небо голубое, а трава зеленая. Словом, она была оптимисткой. Николь не поняла, являлась ли она завсегдатаем компании или это был разовый визит. Но в любом случае знакомство это было большой удачей, потому что княгиня Шербатова была дружна с самой государыней.

Княгиня позвала Николь в гости. А здесь как раз подвернулся Медовый Спас, который в русских семьях справляли по обычаю очень широко. Николь не отказала себе в удовольствии подарить хозяйке дома премиленький браслет с жемчугом. Аграфена Александровна долго охала, отказывалась принимать дорогой подарок, но затем пошла на уступку. Браслет как влитой сел на ее полную руку.

Следующая неделя ознаменовалась новым, еще более значительным успехом — знакомством с задушевной ближайшей подругой царицы — Анной Федоровной Юшковой, красивой, представительной дамой в роскошном бледном парике и в платье из серебристой парчи. Статс-дама была уже в летах, где-то около сорока, но выглядела все еще молодо.

За глаза Юшкову называли «родственницей». Но произносили это слово шепотом и с оглядкой. Ходили слухи, что когда-то она была судомойкой в доме царицы Прасковьи, матушки государыни. Анна Иоанновна приблизила ее к себе за верность, за пряные любострастные разговоры и легкий нрав, а потом выдала замуж за племянника бывшего спальника Прасковьи Василия Юшкова. Молва приписывала Василию, мелкопоместному дворянину, огромному и сильному малому, отцовство всех дочерей царицы Прасковьи. А иначе почему Анна вышла такая рослая и смуглая, если законный отец — царь Иван был скорбен не только головой, но и телом.