помощь, и все же ты решил покомандовать, чтобы получить ее?

– Аид…

– Он требует твоего внимания, Персефона, пользуется твоей дружбой благодаря вашей сделке, и все же, когда ты нуждалась в нем при встрече с остальными олимпийцами, он промолчал.

– Хватит, Аид, – прервала его Персефона.

Она не винила Аполлона за то, что он не выступил в ее защиту на Совете: что ему было сказать?

– Аполлон мой друг, со сделкой или без. Я поговорю с ним о том, что меня беспокоит.

Аид на мгновение уставился на нее, а потом снова поцеловал – глубоко и намного дольше, чем требовали правила поведения на публике. Отстранившись, он произнес:

– Я присоединюсь к тебе на играх вечером.

Когда он исчез, она повернулась к Аполлону:

– Он тебя и правда недолюбливает.

Тот закатил глаза:

– Тоже мне новость. Идем, мне нужно выпить.

Глава XXIII

Ссора влюбленных

– Водка? – спросил Аполлон, наливая себе стакан. Он стоял по другую сторону островка на своей безупречной кухне. Персефоне лишь однажды довелось побывать в пентхаусе Аполлона – когда она помогала Сивилле съехать. Это было помещение с современным дизайном, огромными окнами и монохромной цветовой палитрой. Если бы она не знала, насколько Аполлон любит организованность, то решила бы, что здесь вообще никто не живет. Но этот бог славился своей дисциплиной и распространял ее на все окружение. Вокруг царили идеальный порядок и чистота, даже на приборах из нержавеющей стали не было ни единого пятнышка – такое мастерство заслуживало награды.

– Еще только десять утра, Аполлон, – напомнила Персефона, усевшись возле стойки для завтрака напротив него.

– Ага, и что?

Она вздохнула:

– Нет, Аполлон. Я не хочу водки.

Бог пожал плечами:

– Как хочешь. – Он осушил стакан.

– Ты алкоголик.

– Это Аид алкоголик, – заявил Аполлон.

А он был не так уж и далек от истины.

– Так тебе нужен мой совет? – спросила Персефона, меняя тему разговора.

Аполлон налил себе еще стакан и снова опрокинул его в себя. Она наблюдала за ним и ждала, отметив про себя, насколько в этот момент он был похож на Гермеса. Тот же подбородок, те же нахмуренные брови – их родство сложно было отрицать.

– Я облажался, – наконец признался он.

– Так я и думала, – мягко произнесла она, не сводя с него взгляда, несмотря на то что он раздраженно прищурил свои фиолетовые глаза.

– Как грубо, – огрызнулся он.

Персефона вздохнула:

– Аполлон, просто расскажи мне, что случилось.

Она видела, что он тянет время, и хотела, чтобы бог выложил все прежде, чем выпьет всю бутылку водки, пусть даже та особо его и не опьянит. Персефоне просто хотелось разговорить Аполлона до того, как она решит, что ей самой пора выпить.

– Я поцеловал Гектора.

Персефона моргнула, слегка ошарашенная его признанием:

– Я думала, тебе нравится Аякс.

– Откуда ты знаешь про Аякса?

– В Палестре ты глаз не мог от него отвести. – Персефона не стала добавлять, что от него пахло иначе, когда тот явился к Афродите, – к его магии примешался какой-то другой аромат, и она узнала в нем Аякса, ведь тот помог ей на поле.

Аполлон нахмурился.

– Зачем ты поцеловал Гектора?

Он провел ладонями по лицу.

– Я не знаю, – простонал бог. – Я разозлился на Аякса, а Гектор просто оказался рядом, и я подумал… почему бы не… посмотреть, что из этого выйдет… как вдруг вошел Аякс.

– Ох, Аполлон.

Персефона видела его страдания – его взгляд кричал об этом так, что у нее заныло сердце.

– Я даже не знаю, почему мне не плевать. Я поклялся, что никогда больше в это не ввяжусь.

– Не ввяжешься во что?

– В это! В любовь!

До нее вдруг дошло. Аполлон говорил о Гиацинте, спартанском принце, в которого он влюбился много веков назад. Смертный погиб от несчастного случая. После этого Аполлон пошел к Аиду и умолял отправить его в Тартар, чтобы не жить в этом мире без своего любимого. Аид ему отказал, и Аполлон нашел отмщение в объятиях Левки.

– Аполлон…

– Не… жалей меня.

– Я не жалею, – ответила она. – Но в смерти Гиацинта не было твоей вины.

– Была. Я был не единственным богом, влюбившимся в Гиацинта. И когда он выбрал меня, Зефир, бог западного ветра, взревновал. Это его ветер изменил траекторию моего броска и стал причиной смерти Гиацинта.

– Значит, в его смерти виноват Зефир, – сделала вывод Персефона.

Аполлон покачал головой:

– Ты не понимаешь. Уже сейчас я вижу, что то же будет и с Аяксом. Гектор с каждым днем все больше ревнует. Драка, которую он развязал с Аяксом в Палестре, уже не первая.

– А что, если ты тоже нравишься Аяксу? – не выдержала Персефона. – Если он и сам хочет бороться за тебя? Ты решишь не добиваться его из-за этого страха?

– Это не страх… – начал Аполлон и с гневом отвел глаза.

– Тогда что?

– Я не хочу все испортить. Я уже далеко не… хороший. Что, если я снова проиграю? Если стану… злом?

– Аполлон, – произнесла Персефона так ласково, как только могла. – Если ты тревожишься, что можешь стать злом, то в тебе уже намного больше человечности, чем ты думаешь.

По его взгляду было понятно, что он придерживается другого мнения.

– Тебе стоит поговорить с Аяксом, – сказала Персефона, хотя и сама знала, как сложно бывает разговаривать. Это стало самым большим вызовом в ее отношениях с Аидом. Отчасти она винила мать. За годы юности Персефона привыкла молчать, даже когда у нее было свое мнение или желание, боясь последствий, а именно презрения матери. Аид стал первым, кто хотел понять, что происходит у нее внутри, и богине приходилось признавать, что ей было по-прежнему сложно поверить, что он и правда хотел узнать, о чем она думает.

– Он меня не хочет.

– Ты этого не знаешь.

– Знаю, потому что он сам так сказал!

Персефона уставилась на бога. Глубокая складка пролегла у его рта, а глаза выражали такую боль, которую она могла сравнить лишь с той, что познала в Лесу отчаяния.

– Что именно он сказал?

Бог вздохнул, явно раздосадованный:

– Мы целовались, все было отлично, а потом он оттолкнул меня и сказал… «Я так не могу» – и ушел.

Персефона приподняла бровь – он определенно о чем-то умалчивал.

– Ты уверен, что он именно так и сказал?

– Да, – прошипел Аполлон. – Он, может, и глухой, но совершенно точно может говорить, Персефона.

– Это не значит, что он тебя