это нечто в роде хорошо известных нашим рыболовам-любителям переметов. Главная нить, направляющая яруса, — та именно, которая достигает 12 верст длины; это пеньковая бечева, состоящая из «стоянок», от сорока до шестидесяти сажен длины каждая; если связать три стоянки, получится то, что называется «тюком», в 120 — 180 сажен длины. Для того, чтобы получить двенадцативерстную длину, требуется, следовательно, около сорока тюков. Вдоль этих связанных стоянок прикреплены, в расстоянии 1 1/2 сажен одна от другой, так называемые «оростяги», — тонкие, крученые бечевки около двух аршин длины, и к каждой из них привязан крючок с наживкой; на каждой стоянке имеется, следовательно, около 100 — 120 крючков; на двенадцативерстном ярусе их — от двенадцати до четырнадцати тысяч.

Когда приготовленный ярус закинуть в океан, то получается такая картина: на одном конце яруса плавает на поверхности воды «кубас», или буек; у каждого из промышленников для отличия имеются свои особые значки; от кубаса вглубь океана идет бечева до двухсот сажен глубины, и на ней — якорь. От этого кубаса вытягивается ярус по поверхности океана, местами поддерживаемый другими кубасами, поплавками, по направлению, избранному кормчим. Четырнадцать тысяч крючков, наживленных рыбкой мойвой, о которой, как о предмете очень важном, будет сказано вслед за этим; или песчанкой, или червем, или, наконец, если нет лучшего, кусками свежей трески, качаются в воде один подле другого, на всем протяжении яруса, ожидая прохода трески. На другом крайнем конце яруса — тоже якорь, тоже кубас, и к нему-то привязывается сама шняка, в которой после долгого труда засыпают промышленники, выжидая время уборки яруса, то есть около шести часов времени, что соответствует одной полной воде; это время стоянки называется «лежей». Затем, следует уборка яруса и возвращение с добычей домой. В непогоду, в течение недели ярус можно выкинуть не более двух раз, — так тяжела эта работа.

Трудно себе вообразить все количество труда, уменья и смелости, которые необходимы, чтобы произвести всю описанную операцию! Легко ли шняке, имеющей с небольшим сажень ширины, наживить четырнадцать тысяч крючков и выкинуть ярус так, чтобы он не перепутался крючками и каждая из оростяг висела по назначению! При этом необходимо принять во внимание почти вечное порывистое волнение океана, мешающее работать, весенний и осенний холод, обмораживающий и леденящий руки; необходимость так же бережно убрать ярус, как его ставили (иначе с ним не распутаешься)! Прибытие к становищу, — это начало новой работы: приведение в порядок яруса и немедленная заготовка уловленной трески, — немедленная, потому что иначе вся она погибнет. А сколько случаев, что непогода помешает кончить улов, что шквал сорвет со стоянки шняку, что акулы, падкие до трески, пожрут часть улова или — что еще хуже — перепутают, разрушат ярус.

Вторая работа, заготовка трески, по прибытии на берег, очень кропотлива. Треска, только что пойманная, рыба очень некрасивая, с большой годовой, большим прожорливым брюхом и какого-то зеленовато-черного, непривлекательного цвета; это — не те изящные серебряные сиги, лососки и семги, которые уже по одному виду своему вкусны. Работа начинается с того, что тяглец отрубает рыбе голову, кормщик распластывает ее и разворачивает, так что на одной стороне её остается хребетная кость, и вручает внутренности наживочнику, который отделяет от них самую дорогую часть — печень или «максу», материал, служащий для изготовления известного рыбьего жира, а остальное кидается в море. Еще недавно головы трески тоже выкидывались в море; теперь собирают их и сушат для продажи норвежцам, вырабатывающим из них отличное гуано; головы эти составляют собственность покручников и покупаются у них хозяевами копеек по двадцати за сотню; осенью, высушенные, они продаются хозяевами норвежцам уже значительно дороже. Может быть, время и добрые люди научат когда-нибудь поморов не выкидывать в море полезных внутренностей трески, тоже пригодных на переработку в отличное удобрение. Еще недавно, как сказано, выкидывались головы трески; еще недавно на одном из двух наших китобойных заводов пользовались только китовым жиром, китовым усом и китовым ухом, — последним для очень характерных пепельниц, — а остальные части туловища кита, представляющие огромную ценность, бросали в море. Это кажется невероятным, но это — так.

Стоянка шняки после постановки яруса.

Дальнейшая операция с треской, как она производится на Мурмане, тоже очень любопытна. После навески рыбы, произведенной для того, чтобы артели могли знать, кто сколько получает, треску, сильно загрязнившуюся при этой навеске, необмытую, окровавленную, укладывают или под особые навесы, или прямо на судно, принимающее треску для дальнейшего препровождения; кладут ее обыкновенно рядами, один поперек другого, и чуть-чуть просаливают. Это «чуть-чуть» соли и сохранение в распластанной треске хребетной кости, способствующей гниению, обусловливают низкую стоимость нашей русской трески на рынке и общеизвестный убийственный запах её. Если скупость на соль еще имеет какие-либо причины, довольно основательные впрочем, а именно — недостаток её, — недостаток, впрочем, легко устранимый, то сохранение хребтовой кости, — это полнейший, вполне детский самообман промышленников: хребтовая кость, правда, придает треске больше весу, но зато понижает её стоимость несравненно больше. Помимо соления трески, — весьма дурного, как сказано, — на Мурмане ее еще и сушат, вывешивая разделенную надвое рыбу на длинные жерди, так называемые «палтуха», лежащие на козлах, называемых «елунцами». В Норвегии в большом ходу своеобразные приготовления трески, известные под именами «лабардана», «штокфиша», и др., имеющие хороший сбыт; но наш Мурман предпочитает оставаться при завещанной предками простоте прежнего времени.

Когда вельбот подошел к песчаной косе, на которой расположено поселение, на берегу виднелись далеко кругом палтуха и елунцы; были вытянуты по кольям и разостланы по песку различные сети; возле невысоких избенок вдоль изгородей, под крышами, на крышах виднелась треска; ярко, ярко обозначался на сером фоне обнаженных скал белый флаг с красным крестом над больницей.

Сойдя на берег, путешественники направились прямо в церковь; это нечто вроде выбеленной избы, и в ней небольшая комната с сенями; иконостас очень мал и беден, и на нем едва ли найдется десяток образов; маленький купол-колокольня отличает церковь в длинном ряду сереньких, низеньких изб, разбросанных по пескам, отчасти обросших травой. Церковь построена немного поодаль от жилых строений; направляясь к ней, приходилось то и дело цепляться за разостланные по песку сети, что для людей непривычных было особенно неудобно. Так как Териберка густо населяется летом, а зимует в ней только несколько семейств, то и священник приезжает сюда исключительно на летние месяцы. Едва ли будет ошибкой сказать, что из всех православных храмов России эта