Многие мои клиенты, переживая острое эмоциональное состояние, зачастую сравнивают свои ощущения с муками грешников в аду. Многие из них описывают свое переживание как падение в бездну, попадание в глубокую яму, откуда нет выхода. «Я чувствую, будто попал в ад, и не могу выбраться отсюда», — говорил один из пациентов. «Я падаю в бездонную пропасть, я не знаю, что будет со мной, я не могу остановить падение», — говорил другой. Это логичное описание краха существовавших надежд, ощущения законченности жизни, а в случае с адом — еще и намек на некое наказание за грехи.

«Ад пуст, все черти здесь», — восклицал один из персонажей шекспировской «Бури». Когда пациенты используют подобное сравнение, я отвечаю: да, это так. Да, это яма, это ад, бездна, преисподняя. Да, рай и ад существуют в действительности, и люди, пережившие сильнейшие эмоциональные потрясения, подтвердят вам это. Рай и ад внутри нас — это две крайние степени нашего психологического состояния. Ад, яма, болото, бездна, пропасть — можно называть как угодно. Мне же привычнее называть это именно ямой, чтобы не использовать религиозный подтекст.

Что происходит с нами, когда мы попадаем в эту яму? Мы не видим ничего, кроме темноты. Мы не видим простора для действий, нас ограничивают стенки этой ямы, нам нет разницы, куда идти — вперед или назад, и мы в панике пытаемся понять, что делать. Разумеется, из ямы необходимо вылезать, но у нас нет ни лестницы, ни веревки, мы карабкаемся и снова срываемся вниз, снова больно падаем, у нас не остается надежд выбраться. Находясь в яме, мы не видим мира наверху, звуки его искажены, и все, что нам доступно — лишь маленький кусок неба над головой. Так человек, переживающий эмоциональное потрясение, зачастую теряет ориентацию в социуме.

Но вот что занятно: иногда, попав в эмоциональную яму и не выбравшись с первой попытки, человек начинает обвинять себя в том, что он упал. Он вспоминает, как вышел на неверную дорогу, как не заметил ямы, оступился и провалился. Он думает: если бы я не вышел на эту тропинку, все было бы хорошо. Или же думает: если бы я смотрел под ноги, я сейчас не сидел бы в этой яме.

Но правда в том, что не надо думать, как вы попали в яму. Из ямы нужно вылезать.

И еще правда в том, что это не мы в яме, но яма внутри нас. А значит, и у нас есть власть над нею, неосознаваемая и неощутимая, но позволяющая в конце концов увидеть свои силы, которые есть — всегда.

И если эта яма внутри нас, то мы можем заставить себя взлететь.

★ ★ ★

Из воспоминаний Гельмута Лаубе. Запись от 13 сентября 1969 года, Восточный Берлин

Наутро после смерти моего соседа по палате ко мне пришел Бергнер.

Как всегда, он осмотрел записи медсестры, осведомился о моем самочувствии — я сказал, что мне, кажется, немного лучше. Он одобрительно кивнул головой, а затем вдруг придвинул к койке табурет, уселся своим грузным телом напротив меня и заговорил:

— Этот товарищ, что умер здесь вчера — он говорил, что воевал?

— Да.

— А сами вы когда-нибудь воевали?

Этот вопрос показался мне странным. Но у меня всегда был заученный ответ на него.

— Нет, воевать мне не довелось.

Бергнер прищурился и вдруг хитро ухмыльнулся.

— А похожи на человека, который воевал.

— С чего вы это взяли? — недоверчиво спросил я.

Сердце мое забилось немного быстрее.

— У вас очень крепкий организм. Быстрая реакция. А еще взгляд. Взгляд человека, пережившего многое. Знаете, когда человек переживает потрясение на войне, у него бывает такой взгляд — будто бы он смотрит куда-то не сюда, за горизонт, на многие километры. Когда вы о чем-то задумываетесь, у вас бывает именно такой взгляд, и дело здесь точно не в Колыме.

— Взгляд — не доказательство, — возразил я.

— Это как посмотреть, простите уж за каламбур. А еще я наблюдал за вами во время разговора с тем умершим. Я стоял в проходе. Мне стало интересно. Когда вы сказали, что не воевали, вы отвели глаза в сторону, хотя до этого смотрели на него прямо. Соврали?

Черт, подумал я. Разучился врать на Колыме. Докатился. Что ж, делать было нечего. Да и сил спорить, если честно, у меня тоже не было.

— Воевал, — признался я. — Немного.

— И где же? — не унимался Бергнер.

— В Испании.

— Интересно, — взгляд Бергнера оживился. — Интербригады?

— Разумеется.

Я вспомнил, как надо правильно врать.

— И вы, немец, служили в Интербригадах. Немцы обычно воевали с той стороны. Как вас туда занесло?

— Не хотел бы рассказывать об этом.

— Ваше право, не настаиваю, конечно. Что же за эпизод на этой войне до сих пор вызывает в вас воспоминания? Вы можете не рассказывать. Мне действительно просто интересно. Если не захотите говорить, я пойму.

Мне почему-то захотелось говорить. Несмотря на настойчивость, этот старик вызывал во мне доверие. Только бы не раскрыть всю правду, думал я, только бы не раскрыть.

— Однажды нам поручили взорвать мост. Это было под Гвадалахарой. Мы должны были предотвратить контратаку… франкистов. В Бриуэге. У нас был отряд из четырех человек, один должен был прикрывать на нашем берегу с пулеметом и взорвать мост, двое приматывали взрывчатку к опорам, а я залег с пистолетом-пулеметом в кустах на вражеской стороне и выглядывал противника. Нас заметил патруль. Франкисты. открыли огонь и убили одного из наших на мосту, другой успел примотать взрывчатку и прыгнуть в воду, но там его тоже достало пулей. Я положил нескольких и побежал к воде, и там меня догнал один из франкистов, он был у них командиром. Мне пришлось всадить ему нож в глаз.

Я вспоминал это, и волосы на голове вставали дыбом, и холодели ноги, и голос срывался. Я закашлялся.

Бергнер молчал и ждал, пока пройдет приступ. Я понял, что надо продолжать рассказ — так просто он не отстанет.

— Я переплыл реку под пулями и отдал приказ взрывать мост. Это было. очень громко, да. Как все колокола мира.

— Колокола?

— Да, у меня было такое ощущение, будто это колокола. Похоронные колокола, знаете. По всему миру. Мне в эти мгновения казалось, что мир погибает. В какой-то мере он погиб, да.

Бергнер некоторое время молчал, затем вздохнул и сказал:

— Простите, что вызвал эти воспоминания. В самом деле, тяжелая история.

Затем он вдруг встал, наклонился ко мне близко-близко — я чувствовал его дыхание — и прошептал, глядя в глаза:

— Вы воевали не в Интербригадах.

Я сглотнул слюну и промолчал.

— Вы попали на Колыму не только за убийство. И не столько, — продолжил Бергнер.

Я закрыл глаза, потому что говорить правду было страшно.