Грузная смуглая женщина медленно двигалась ей навстречу с огромным баулом в руке. Тетя Роза ни на кого не обращала внимания. Она просто брела. Ее глаза смотрели вдаль, поверх голов прохожих. Вера остановилась. Дождалась, когда женщина поравняется с ней на тротуаре. Дотронулась до тети Розы рукой. Розенштейн вздрогнула. Губы задрожали. Она посмотрела на Веру и кинулась с распростертыми объятиями. Она, причитая, сдавила Щукину своими толстыми руками, как тисками:

– Ой, доченька! Ой, доченька! Верочка! Прости, прости! Ой, горе!

Вера попыталась вырваться. Но, поняв, что это бесполезно, стояла и безропотно ждала. Розенштейн всхлипнув несколько раз, разжала объятия и, сделав шаг назад, посмотрела Вере в лицо:

– Верочка! Верочка! – женщина прижала руку к губам и качала головой.

– Тетя Роза! Тетя Роза! Вы тоже пришли с передачей? Вы знаете, что-нибудь, тетя Роза? Вас не было на похоронах! Что произошло? Тетя Роза?

Толстушка тяжело вздохнула и ничего не ответила. Она лишь плакала, прижимая руку к губам. Вера вновь дотронулась до ее руки, покосилась на баул, что стоял у ног. Розенштейн громко рыдала, и на них стали обращать внимание окружающие.

– У вас не приняли передачу? Почему? Что там – закончен прием? – спросила Вера, с опаской оглядываясь по сторонам.

Роза, вытирая слезы платком, всхлипывала. Двое солдат, что стояли возле ворот тюрьмы, недобро покосились на них. Один кивнул напарнику и что-то сказал. Щукина потянула тетю Розу за руку:

– Пойдемте отсюда! Вон туда. Там поговорим! – Вера вела соседку, как маленькую девочку в детсад.

Грузная женщина волочила свой баул. Когда они отошли от людного места в подворотню соседнего дома, Вера вцепилась в плечи тети Розы и встряхнула женщину:

– Тетя Роза! Что произошло? Что произошло?

Женщина вновь зарыдала и выдавила на конец-то из себя фразу:

– Они не принимают передачи! Понимаешь, Верочка! Не принимают! Это все! Не принимают!

– Как, не принимают? Почему?! Что говорят?!

– Говорят, что не положено! Что именно моему Левику не положено! Всем положено, а ему не положено! Понимаешь! Вера! Это все!

– Что значит «все»?! Что за паника?!

Роза отмахивалась от Веры рукой, как от надоедливой мухи. У толстухи была истерика.

– Да возьмите себя, наконец, в руки! Вы со следователем говорили?! Или нет?! Что такое?! Как вы думаете, дядя Лева, если узнает, что вы вот так себя ведете, что он скажет? – прикрикнула Вера и встряхнула Розенштейн за плечо.

Женщина набрала воздух в легкие и, громко выдохнув, попыталась успокоиться. Проглотив слезы, тяжело сказала:

– Верочка, милая, я сюда хожу каждый день! Почти месяц! Каждый день с того момента, как арестовали моего Левочку! Каждый день! И я до сих пор ничего не знаю! Ничего! Мне ничего никто не говорит! Никто! Я все сплетни собираю, там, в толпе, у окошка для передач! Таких как я немало! Хотя большинство все-таки передает передачи! А кто-то даже общается со следователем! Понимаешь! А дяде Леве даже никто ничего не принимает! Никто! Они говорят, следователь запретил! Не положено! Потом говорят, мол: дяди Левы уже тут нет! Он переведен в другое место! Потом я спрашиваю: куда, а они говорят: он здесь, но передачи ему не нужны! Он отказывается от передач! Потом вновь говорят: ему не разрешает следователь! И так каждый день! Никто ничего толком не говорит! А тут мне рассказали! Мне люди рассказали: у тех, кто без передач, то все! Понимаешь, Вера! Все! – тетя Роза вновь заплакала.

– Да что значит «все»?! Что за паника?! Отпустят их, отпустят!

– Верочка! Верочка! Неужели ты ничего не понимаешь?! Не понимаешь?! Это очень страшно! Все!

– Да что значит «все»!

Тетя Роза схватила Веру в объятья и яростно зашептала ей на ухо:

– Верочка, все! Мне объяснили, кому не принимают посылки! Их не принимают, кого нет! Их не принимают, кому они уже и не нужны! Понимаешь?! Не принимают посылки для того, кого просто нет! Уже! Зачем принимать посылки, если человека уже нет?!

– Как это нет? – недоумевая, спросила Вера.

– А так, Верочка. Моего Левочку могли уже приговорить. И все! Понимаешь, Вера?! Приговорить и убить! Они, наверное, уже успели его убить!

– Как это убить? – растерялась Вера.

Она не на шутку испугалась. Если секунду назад она немного злилась на женщину, то сейчас Щукина боялась. Боялась этих слов тети Розы!

– А вот так, дорогая! Вот так! Его могли расстрелять! Приговорить и расстрелять!

– Нет, что за чушь? Как это расстрелять? Приговор? За что?

– Хм, как за что? Он ведь враг народа! Как это за что? За что сейчас расстреливают? За это!

– Нет! Вы несете ерунду! Если его и будут судить, то это будет суд! Суд, понимаете, и вас позовут туда! И всех! Как это расстрелять? Нет! Так быть не может!

Тетя Роза грустно улыбнулась. Тяжело вздохнула и, посмотрев в глаза Щукиной, всхлипнула и провела Вере по щеке ладошкой:

– Милая, ты еще не знаешь, что тебя ждет! Ты еще не знаешь, что нас ждет всех! Это страшно! Ты не знаешь, что такое, допустим, десять лет без права переписки! Не знаешь! И ты не знаешь, деточка, как все быстро сейчас решается. Какой там суд?! Там конвейер! Там их тысячи! Понимаешь, Вера, тысячи, и на каждого просто не будет времени вот так судить прилюдно! И это, Вера, ты должна знать!

– Как это не будут?! Нет! А кто следователь, кто вообще занимается их делом?! И папиным?! Кто? Вы пытались выяснить?!

Роза, кивнув головой, отмахнулась:

– Конечно, пыталась, но мне никто ничего не сказал. Мне вообще посоветовали идти домой и ждать. Мол, вас оповестят. И все. А хорошие люди вообще посоветовали, понимаешь, Вера, страшное – отречься от дяди Левы! А то, а то они не пощадят ни меня, ни родню. Ни детей! Вот так, Верочка!

– Как это, отречься?! Кто посоветовал?! Это чушь! Как такое возможно?! Такое слушать?! Эту ерунду?! Этот бред!

– Возможно, Верочка, возможно! Кстати, и я-то старая, а вот ты! Ты молодая. Ты вот, Верочка, тебе надо подумать. Подумать об этом. Тебе жить еще и жить! – Роза всхлипнула.

– О чем подумать?! – вспылила Вера.

– О том, Верочка. Лучше бы было, чтобы ты к отцу-то не ходила. Ничего хорошего от этого не будет. Да и передачу ему вряд ли примут. Вряд ли, – Розенштейн покосилась на Верину авоську.

– Замолчите вы! Замолчите! Вы – мелкая и слабовольная женщина, которая трясется за свою шкуру! Которая готова сложить ручки! Вытянуть их вверх! На радость этим уродам! – прокричала Вера и кивнула в сторону тюрьмы.

Ей так захотелось ударить тетю Розу по лицу. Ей так захотелось влепить пощечину этой толстой тетке с распухшим красным носом и зареванными глазами! Но это была лишь короткая вспышка ярости. Лишь искорка гнева. Щукина тут же остыла. Она пожалела, что нагрубила этой женщине. Ей стало стыдно, что она вымещает злость на этом человеке. Но тетя Роза не обиделась и даже не подала вида, что услышала гневные слова в свой адрес. Розенштейн, как ни в чем не бывало, сказала: