Я и не представлял себе раньше, как трудно командовать. Если бы предстояло выбирать снова, я стал бы подчиненным, а не командующим. Я отвечал за все, а сведущ был лишь в ничтожной частице этого «всего». Но вскоре мне стало ясно: флот к походу не готов. Так мы и доложили Земле по сверхсветовым каналам: для подготовки требуется по крайней мере год.

Однажды Ромеро обратился ко мне с просьбой:

– Дорогой адмирал, – он и Осима теперь называли меня только так, Осима – серьезно, а Ромеро – не без иронии, – я хочу предложить вам внести в свой распорядок новый пункт: писать мемуары.

– Мемуары? Не понимаю, Павел. В древности что-то такое было – воспоминания, кажется… Но писать воспоминания в наше время?..

Ромеро разъяснил, что можно и не диктовать, а вспоминать мысленно, остальное сделает МУМ. Но фиксировать прожитое нужно – так поступали все исторические фигуры прошлого, а я теперь, несомненно, историческая фигура. Историограф похода, конечно, и без меня опишет все важные события. А мне надо рассказать о своей жизни. Она внезапно стала значительным историческим фактом, а кто ее лучше знает, чем я сам?

– А Охранительница на что? Обратитесь к ней – она такого насообщит, чего я и сам о себе не знаю.

– Верно! Вы и сами не знаете, что она хранит в своих ячейках. Нас же интересует, что вы сами считаете в себе важным, а что – пустяком. И еще одно. Охранительница – на Земле, а ваша внеземная жизнь, неизвестная ей, как раз всего интересней.

– Вы не секретарь, а диктатор, Павел. Отдаете ли вы себе отчет, что в мемуарах мне придется часто упоминать вас? И мои оценки не всегда будут лестными…

Ответ прозвучал двусмысленно:

– Человеку Ромеро они, возможно, покажутся неприятными, но историограф Ромеро ухватится за них с восторгом, ибо они важны для понимания вашего отношения к людям.

В этот же день я стал диктовать воспоминания. В детстве моем не было ничего интересного, я начал рассказ с первых известий о галактах. Случилось так, что в эту минуту мимо окна пролетал Лусин на Громовержце, и я вспомнил другого дракона, поскромнее, на нем Лусин тоже любил кататься… С тех пор прошло много лет. Я давно забыл те мемуары, ту первую книгу, как называет ее Ромеро. Я диктую сейчас вторую – наши мытарства в Персее.

Передо мной – кристалл с записью, рядом с ним та же запись – пять изданных по-старинному книг, пять толстых томов в тяжеленных переплетах – официальный отчет Ромеро об экспедиции в Персей, там много говорится и обо мне, много больше, чем о любом другом. И если я пожелаю, вся эта бездна слов зазвучит в моих ушах голосом Охранительницы, живыми образами засветится на экране.

Я хочу поспорить с Ромеро. Я не был тем властным, уверенным, бесстрашным руководителем, каким он меня изображает. Я страдал и радовался, впадал в панику и снова брал себя в руки, временами я казался самому себе жалким и потерянным, но я искал, я постоянно искал правильный путь в положениях почти безысходных – так это было. Я продиктую книгу не о наших просчетах и конечной победе – такую книгу уже создал Ромеро, другой не надо. Нет, я хочу рассказать о муках моего сердца, о терзаниях моей души, о крови близких, мутившей мою голову… Нелегким он был, наш путь в Персее.

Доклад о том, что эскадры не готовы в дальний поход, вызвал на Земле тревогу. Веру и меня вызвали на Большой Совет. Я пошел к Мери, чтобы попросить сопровождать нас на Землю. Мы с Мери теперь не виделись неделями: я пропадал на кораблях, она нашла себе занятие в лабораториях Оры. Мне показалось, что она больна. На Оре, как и на Земле, болезни невозможны – но у Мери был такой грустный вид, глаза так блестели, а припухшие губы были такими сухими, что я забеспокоился.

– Ах, со мной все в порядке, здорова за двоих, – сказала она нетерпеливо. – Когда улетаете?

– Может, все-таки – улетаем? Зачем тебе оставаться?

– А зачем мне лететь на Землю? Тебе надо, ты и лети.

– Такая долгая разлука, Мери…

– А здесь не разлука? За месяц я видела тебя три раза. Если это не разлука, то радуюсь твоему удивительному чувству близости.

– На корабле мы будем все время вместе.

– Ты и там найдешь повод оставлять меня одну. Не уговаривай меня, Эли! Кстати, дам тебе поручение – список материалов для моей лаборатории. Привези, пожалуйста, все.

Сгоряча я ухватился за первую попавшуюся идею:

– На Вегу идет галактический курьер «Змееносец». Ты не хотела бы прогуляться туда? Экскурсия займет три месяца, и на Ору мы вернемся почти одновременно.

У Мери вспыхнули щеки, грозно изогнулись брови. В гневе она хорошела. При размолвках я иногда любовался ею, вместо того чтоб успокаивать, это еще больше сердило ее.

– Ты не мог бы сказать, Эли, что я потеряла на Веге?

– На Веге ты ничего не потеряла, но многое можешь найти.

– Под находкой ты, по-видимому, подразумеваешь Фиолу?

– Поскольку ты хотела стать ее подругой…

– Этого хотел ты, а не я. Вот уж никогда не собиралась выбирать в подруги змей, даже божественно прекрасных! И особенно – возлюбленную змею моего мужа!

Я сокрушенно покачал головой:

– Ах, какая пылкая ревность! Но как же быть мне? Надо распространять благородные человеческие порядки среди остальных звездожителей, а моя собственная жена вся в тисках зловредных пережитков. Какими глазами мне теперь смотреть на галактов и разрушителей? Какие евангелия им проповедовать?

– Когда ты так ухмыляешься, мне хочется плакать, Эли!

– Тебе это не удастся! Через минуту ты будешь хохотать, вижу по твоим глазам.

Хохотать она не стала, но плохо начатый разговор закончился мирно. Мери проводила меня на «Волопас». В салоне Вера сказала:

– Мери хорошо выглядит. И здоровье у нее, кажется, крепкое?

– Здорова за двоих, так она сама сказала.

Вера внимательно посмотрела на меня и промолчала.

Все дни в полете были заполнены совещаниями. Сотрудников у Веры добрая сотня, и все они – а в придачу и корабельная МУМ – разрабатывали вселенскую человеческую политику. На одном из их симпозиумов о природе галактического добра и зла я, почти обалдев, выпалил:

– Что толку копаться в частностях? Мне бы встретиться с разрушителями, а там я соображу, как действовать.

– В тебе нет жилки политика, – упрекнула Вера.

– Сухожилия, а не жилки, Вера. Ибо ваши ученые речи так сухи, что мне хочется буянить и ниспровергать добро.

С того дня я не ходил на совещания у Веры, а перед прибытием на Землю прочитал ее доклад Большому Совету – длинный список политических предписаний на все случаи похода. Все их можно было свести к нехитрой формуле: к разумным существам Вселенной относись по-человечески, по-человечески поддерживай добро, по-человечески борись со злом. Мне кажется, не стоило так много трудиться, чтобы в результате выработать такой бесспорный катехизис.