Милая ты моя, как же пережила ты сыновнюю смерть? В январе я привез сюда и похоронил на том же кладбище маму, Анфису Ивановну. Она умерла в глубокой старости, за девять месяцев до моего шестидесятилетия. Все равно… Был день и час, когда мне хотелось умереть вместе с нею. Что же думала ты, Енфалья, когда хоронила сына? Впрочем, у Марьи Лукичевой были дела пострашнее твоих. Без войны схоронила трех сыновей: Павла, Парфения и Аркадия – моего одногодка, с которым учились петь «Интернационал» в этой же самой школе, то бишь в бывшей приходской церкви.

Я торопился, стелил пол, делал проводку, строгал матерьял. До Успения надо было закончить иконостас, покрасить его, сделать престол и жертвенник. А в лесу уже поспевала морошка. У приезжих ребятишек появились первые черничные рыльца, уже и старухи вон ходят по ягоды, а у меня «не у шубы рукав». Я уже настелил пол, когда узнал, что Енфальи Антоновой три дня нет дома. Четвертый день батожок торчит у ворот все так же.

…Сочится по деревням неясный слух, что Енфалью убили из-за денег и водки. Убили и зарыли в неизвестном месте…».

Белов закончил очерк, как ему казалось, на оптимистической ноте – он достроил церковь, из Вологды приехал к нему отец Георгий и освятил престол в честь Святителя Николая Марликийского. И далее: «Впервые за шестьдесят с лишним лет Енфальины сверстницы отстояли службу божественной литургии».

Прочтя этот очерк, мы много говорили с Беловым о причинах и мотивах, побудивших его восстановить на родной земле церковь. В своих настырных вопросах я был беспощаден… меня мучала совесть, задающая вопросы: зачем Василий Белов и тот же Иван Васильев, бывшие не рядовые коммунисты, на склоне прожитых лет взялись за возрождение поруганных храмов? Не ушла ли жизнь из православной деревни вместе с атеизмом и раскулачиванием? Если бы я был сотрудником КГБ и перехватил бы в недавнее советское время письмо-очерк для Милицы Александровны, то тотчас бы объявил автора в антисоветизме, и его ожидал ГУЛАГ. Более убедительного доказательства пагубности советского образа деревенской жизни невозможно нарисовать и представить врагам в Америку! Слава Богу, я всегда плохо относился к стукачам из КГБ и презирал политику раскулачивания и ссылки кулаков на стройки коммунизма. Но мне все же не понятно было, что хотят сказать писатели Белов и Васильев восстановлением храмов. Если Иван Афанасьевич успел только завезти строительный материал для стройки, то Василий Иванович сам стелил полы и вставлял рамы, и окончательно сорвал там позвоночник.

Ясного ответа я не получил. Но понял хорошо, что советский образ жизни отнял у крестьянина чувство хозяина, чувство земли. Крестьянин перестал быть частью природы, он стал технарем. Ему обузой стали и культура, и традиции, и лад, и ремесла, и экология. В колхозе за него все решали, он стал поденщиком, как метко подметил очеркист Иван Васильев. Чтобы вернуть человека на землю, чтобы крестьянин стал крестьянином, для этого мало заботливых решений правительства, нужно желание самого человека. А человек нынче живет в другой системе экономических координат и нравственных ценностей, для него важен не труд и величие хозяина, а деньги и комфорт, причем денег должно быть много, сразу и без особых физических затрат. Подобная болезнь от жажды потребительства и красивой звездной жизни лечится, как я понял Белова, лечится обычно такими институтами, как культура, искусство, религия, семья. Очаги культуры поражены и захвачены западниками, убивающими в человеке как трудолюбие, так и национальное самосознание. Семья живет в окружении тех, кто исповедует культ наживы и потребительства. Остается религия, вера предков, способная вылечить душу, отвести от пороков, дать знания экологии культуры и любовь к земле. Вернуться к труду, а тем более к крестьянскому, может лишь тот, к кому вернется чувство земли, и кто назовет землю родной.

Не изменив отношение к земле, мы не изменим ни себя, ни жизнь в деревне. На все эти философские и горячие темы Белов попытался говорить еще в книге «Ремесло отчуждения»:

«Мы называем землю матерью, матушкой, кормилицей, поем ей гимны и славословим. Это лишь на словах. На деле мы поступаем с ней безнравственно и жестоко, мы давно забыли, что она живая. Как все живое, она ждала милосердия. Но произошло отчуждение. Вместо любви и милосердия земле было уготовано презрение и равнодушие. Ныне человек не только травит ее химией изнутри, но и калечит физически: топит, сверлит. Роет, терзает гусеницами, то есть наносит ей раны физически, раны в прямом смысле».

Наша беседа о возвращении к духовным истокам и экологии культуры не прошла даром. 1 июня 2005 года в «Литературной газете» появилась статья Василия Белова «Победа эстетики», где он продолжил рассуждения на волнующую нас тему. Привожу лишь ее начало:

«С термином «экология культуры» я впервые столкнулся в книге Аркадия Небольсина «Метафизика прекрасного», вышедшей в издательстве «Паломник». Книга состоит из шести частей и читается единым махом. Необходимо сказать, что предшествующие события дали мне счастливую возможность узнать о русской эмиграции несколько больше обычного. Связано это с неожиданным для меня визитом в Северную Америку, то есть в США. Та давняя поездка свела меня с семейством священника отца Александра и его дочерью Милицей Александровной. Знакомство с ними дало толчок не только моему культурному, но даже духовному развитию. Дело в том, что как раз эта поездка совпала с ремонтом и относительной реставрацией церкви на моей родине в Харовском районе, где лежат косточки всех моих предков, кроме отца. Он погиб на войне, о чем я писал в свое время. (Место отцовского захоронения я отыскал, но он, возможно, лежал, увы, минимум в двух или в трех местах.) Так или иначе я кое-как восстановил храм на своей родине, в нем несколько раз была служба. В Тимониху несколько раз приезжали и братья Хлебниковы, подарившие в наш храм два роскошных подсвечника. Но Павел Хлебников был убит (кем и за что никто не знает и, вероятно, уже никогда не узнает).

В связи с восстановлением нашего прихода я и написал рассказ «Без вести пропавшие».

Вот обо всем этом и вспомнилось мне, когда я читал книгу Аркадия Ростиславовича Небольсина «Метафизика прекрасного».

Не знаю, кто первый употребил термин «экология культуры», но это и не важно… Небольсин говорит в своей книге: «Концепция экологии культуры содержит в себе пафос спасения. Мы все говорим «спасайте природу», «спасайте родину», «спасайте то или иное здание». Уже много лет назад верующие и соотечественники, любящие искусство и архитектуру, говорили: давайте спасать церкви. Само