Он смотрел в темноту, а потом появился перед матерью, держа перед собой Амоса, как щит. Он был совершенно уничтожен и заметно сник, когда Хана сказала:

— Он очень хорошенький, Лео. Пусть простит тебя Бог, но, что же ты наделал?

— Папа? — обратился Лео к отцу, но Гейб-старший лишь покачал головой и прикрыл лицо руками.

Он медленно опустился на крыльцо.

— Папа, послушай, я не первый человек на земле, который разочаровался в браке. Я не первый человек, который захотел прожить остаток жизни по-другому, снова ощущая страсть. Ты не можешь себе представить, какую радость дает мне…

— Лео, если ты не уважаешь меня, то прояви, хотя бы уважение к своим дочерям и сыну. Не надо мне ничего говорить. — Он встал. — У меня хорошо развито воображение, и я могу легко представить, что ты искал, но у меня его не хватает на то, чтобы понять, как могло произойти то, что произошло. Ты обманул свою жену. Ты обманул себя. И у тебя нет стыда.

— Папа, мама, но почему мне должно быть стыдно за то, что я сделал по велению сердца? Я одинаково люблю всех своих детей и несу за них полную ответственность.

— Но троих своих детей ты забыл. Ты пренебрег ими. Ты не захотел брать на себя ответственность, так что даже двоих из них подверг, страшной опасности.

Я посмотрела на Лео, желая увидеть, возымело ли на него хоть какое-то действие осуждение матери. Нет, не возымело.

— Это был их выбор. И у них есть мать… Я не знал, что Джулиана больна. Настолько больна, как она утверждает. Я не собирался пренебрегать детьми. Так получилось. Ведь самое главное, что родился ребенок, — произнес он.

— Лео, ты говоришь так, словно дети падают тебе в подол с деревьев, — сказала Хана.

— Неужели его собственные дедушка и бабушка откажутся любить его только потому, что все вышло так неожиданно?

— Никто этого не говорил, — возразила Хана.

— Но вы именно так себя и ведете!

— А как ведешь себя ты? — взорвался Гейб-старший. — Ты сам говоришь, как ребенок. Джулиана, мы едем к себе.

— Хорошо, папа, — ответила я.

— Ах, вот как? Вы собираетесь слушать только ее? Вы стали полностью на ее сторону. А как же я? А как же Амос? Вы могли хотя бы в отель ко мне приехать.

— Мы приедем, — мягко произнес его отец. — Но нам сначала надо… устроиться. Мы тебя любим. Ты наш сын. Мы всю жизнь тобой гордились. Сколько раз мы вспомнили о том, что у нас есть сын, свет в нашем окне! Но за последние несколько месяцев ты не потрудился даже побеспокоиться о своей семье. Джулиана могла умереть, однако, похоже, тебе было наплевать. Ты не хотел, чтобы тебя тревожили.

— Но она не выглядит так уж плохо, — усомнился Лео.

— Да, она сегодня выглядит великолепно. Правда, Джулиана. Но не благодаря тебе, Лео. — Хана повернулась ко мне. — Ты так оделась, так сияешь! Как прежняя Джулиана.

— Вряд ли это возможно, но у меня был хороший день, несмотря на…

— Это прекрасно, дорогая. Мы заберем Аврору в отель, и она там останется с бабулей и дедулей, а? Может, Аори даже поможет бабушке разобрать сумки с коробочками, в которых живут сюрпризы.

Аори побежала за своим рюкзачком.

— Арт и Пэтти сказали, что мы можем приезжать во Флориду, когда захотим. Они согласны, чтобы мы пользовались домом, когда их там нет! Разве не чудесно? Ты можешь взять детей и отправиться туда.

— Я не смогу. Мне противопоказано солнце…

— Но тогда мы поедем и детей возьмем с собой.

— Спасибо, Хана.

— Почему бы тебе не собрать вещи Аори и вещи Амоса? Мы могли бы поговорить обо всем в гостинице. Давайте дадим Джулиане отдохнуть, — сказал отец Лео.

— Я не знаю, готов ли сейчас к разговору, — ответил Лео, и его тон, озлобленный и язвительный, прозвучал оскорбительно даже для моих ушей.

— Не знаю, хочу ли я этого разговора вообще, — произнес Гейб-старший. — Но если ты намерен разгребать то, что натворил, мы должны все обсудить. У меня есть прекрасный адвокат, приятель моего друга, и он может выступить посредником.

— Я не собирался приползать сюда на коленях, чтобы просить о чем-то. И не хочу никаких переговоров, — проговорил Лео, дав знак Каролине принести его пальто и помочь ему с многочисленными застежками и ремнями сумок.

— Мне кажется, ты не понимаешь одной важной вещи, — вымолвил отец Лео. — Если ты, мой сын, не чувствуешь стыда за то, что сделал, то это значит лишь то, что мы, твои родители, осознаем его вдвойне.

Я помню, что на втором курсе, сразу после переезда в Нью-Йорк, читал стихотворение Джона Чарди. Оно врезалось мне в память. «Улитка, ползи помедленней вперед, уж очень труден поворот от прошлого к сейчас». Эти строчки я запомнил лучше всего.

Вы, наверное, решили, что самое страшное осталось для нас позади. Нет.

Вы, наверное, думали, что уже невозможно опуститься ниже, что уже не может быть ничего хуже того, что случилось: поиски отца, который отсутствовал шесть месяцев, а потом явился, как ни в чем не бывало, да еще и с незаконнорожденным младенцем. Шебойгану было обеспечено потрясение. Но, как сказала психотерапевт мамы, к которой и я ходил пару раз, не стоит думать, что дела не могут пойти еще хуже.

Телефон звонил все выходные. Лео хотел увидеться с Аори. Бабушка и дедушка хотели, чтобы Лео встретился с адвокатом, и чтобы мама уговорила его на это. Мама хотела узнать, придет ли отец на оформление бумаг по продаже дома. Он пришел, но настоял на том, чтобы они поставили свои подписи в разное время — наверное, боялся столкнуться с Клаусом и Лизель. Я на его месте тоже боялся бы. Клаус помог перенести в гараж те вещи, которые мы планировали продать. Моя мама предложила отцу забрать всю одежду, и он отправил посылкой большую коробку, подписав его: «Для Джой». Мама спросила, не желаю ли я оставить себе спортивные куртки отца, словно не заметив, что я уже на четыре дюйма выше его.

Клаус и Лизель принесли нам запеканку, которую я съел за один присест, положив маме и Аори по их просьбе крошечные порции. Они и этого не одолели. Клаус и Лизель посидели в довольно мрачном расположении духа минут десять, а потом Лизель обратилась к маме:

— Джулиана, ты знаешь, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на пустые разговоры. Это наш дом, который мы с удовольствием расширим, построив лабораторию над гаражом. Но это и твой дом тоже. Сколько ты посчитаешь нужным, столько и живи в нем. Мы обещаем, что плата за аренду не изменится. Ты можешь платить нам по собственному усмотрению.

Мама начала возражать, но Лизель не дала ей договорить:

— Это наше решение. Мы всю жизнь копили. Дом оплачен. Мы не нуждаемся в деньгах настолько, чтобы пренебречь твоими интересами. Подумай о приемлемой для всех нас плате, и мы подготовим бумаги.