– Конечно, они ужасно играют в ло-шэнь. Постоянно бросают «триремы» в атаку… – Он вдруг застыл, и по его лицу пробежала тень, как от крыла большого баклана. – Интересно, мне позволят опять войти в нашу Башню? Сомневаюсь, что в смерти, которую мы причинили, можно найти божественное. – С той же быстротой, как ушел в себя, Бад вспомнил о моём присутствии. – Вот мы и пришли!

Башня Святой Сигриды оказалась исполинским шпилем, целиком построенным из разбитых кораблей. Носы торчали из неё под всевозможными углами; длинные кили и высокие мачты были частями стен; такелаж и паруса, как лозы и занавески, беспорядочно свисали с каждого окна. У входа имелся штурвал громадного размера, потёртый и выщербленный за долгие годы использования, отбрасывавший длинную тень на дверь, запертую на засов. На часах стояла мускулистая женщина, бритая наголо, с широкими, стёртыми и очень белыми зубами. При виде неё глаза Бада вспыхнули, как лампы в ночь зимнего солнцестояния. Она приветствовала моего собакоголового друга немыслимыми объятиями, от которых и овцебык упал бы замертво.

– Дружище Бад! Ах ты, щенок! Совсем про меня забыл! Боишься, что я собью спесь с твоего «бога»?

– Ничуть, потому что ты швыряешься «триремами», словно у тебя их пучок за пятачок! – Он хлопнул её по обширной спине и радостно потрепал бритую голову. – Я привёл тебе новенькую, Сигрида, – мы подобрали её на поросших лишайником северных равнинах. Она пылкая и милая малышка, пока не решившая, какую Башню выбрать. К нам не пойдёт – слишком любит свой утренний бекончик. – Он подмигнул мне, и я густо покраснела, пристыженная его догадливостью.

Женщина оценивающе взглянула на меня, будто снимая мерки для причудливого доспеха.

– Она тощая, и волосы придётся сбрить, – был её вердикт.

Бад закатил глаза.

– Ей надо узнать про вашу треклятую Святую Сигриду, чтобы принять решение, солёная ты волчица. А я должен вас покинуть – нельзя заставлять Папессу ждать.

Грубое лицо женщины смягчилось, и она положила ручищу на моё плечо.

– Да поняла я, поняла. Иди… Я так понимаю, всё хорошо, иначе вы не вернулись бы. Мы все… ценим то, что вы сделали, малыш Бад. Я расскажу этой тощей малявке всё, что она должна знать.

Глаза Бада наполнились слезами, но он хорошо их спрятал, как вор прячет кольцо в карман. Он обнял меня крепко, словно медведь, стряхивающий с дерева плоды, прижался мохнатым лицом к моей шее, прошептал мне на ухо: «Спасибо!» – и повернулся уходить. Я протянула руку ему вслед:

– Погоди, Бад! Когда я попросилась с вами в моей деревне, ты сказал остальным что-то странное, из «Книги Падали». Что это было? Скажи мне!

Бад улыбнулся, сделавшись немыслимо похожим на кота, и приложил палец к носу.

– «И волк с пути её собьет, заведёт на край моря, где она найдёт Город Потерянных, где кожа с неё слезет, где Чудище проглотит её целиком». Пророчество, милая. Очень надеюсь, что это не о тебе.

Когда Бад ушел, бритоголовая женщина тяжело опустилась на заснеженную землю и взмахом татуированной руки велела мне сесть рядом.

– Он просто дразнит тебя. Их «Книга Падали» написана на собачьем языке и полна бессмыслиц. Не обращай внимания – это значит меньше, чем полоскание паруса на сильном ветру. Я расскажу тебе, что к чему. Меня зовут Сигрида – мы все зовёмся в честь великой Госпожи. Мне нет дела до того, какое имя ты носишь сейчас, потому что всё равно будешь Сигридой, если решишь плыть с нами. Слушай, что тебе расскажет старый палубный матрос, и узнаешь историю Великой Мореплавательницы.

Во имя Матери, Монстра и Мачты, аминь.

В пятнадцатом году Второго Халифата в благословенном городе Аджанабе, в семье путешествующих торговцев пряностями, чьи пальцы вечно пахли корицей и кориандром, родился ребёнок. Их баржа стояла в порту много лет, но сами они были не местными в городе, где родилась Святая. Откуда они пришли, мы не знаем. Аджанаб поначалу не признал Благословения Небес, много раз пытаясь избавиться от торговых барж, коих было множество, как воробьёв, собирающихся в стаи в осеннем небе, – прогнать их из Великой Гавани, заявляя, что все эти семьи принесли болезни и праздность из земель с дурной славой.

Девочку нарекли Сигридой. Уже в раннем детстве она была красавицей – с густо-коричневой кожей и пышными волосами цвета всех пряных запасов семьи, размолотых до тёмно-коричневого порошка, с проблесками золотого и красного, и с глазами цвета львиной лапы. Но она родилась со странным уродством, от которого её родители втайне страдали: отец плакал и обвинял мать в любовной связи с демоном; мать подозревала, что семейные боги отвернулись от них и послали дочь, в чьих жилах текла кровь гарпии.

Сигрида была трёхгрудой, и, по мере того, как она взрослела, прятать эту странность было всё сложней. Поэтому каждое утро, прежде чем отправиться с дочерью на рынок пряностей, мать стягивала ей грудь грубой тканью в несколько слоёв. Каждое утро она похлопывала Сигриду по щеке и глотала слёзы, заматывая её в полотно.

Став женщиной, Сигрида исполняла этот мучительный ритуал сама, сдавливая свою маленькую, но чудовищную грудь кожаными ремнями со свинцовыми пряжками.

Через некоторое время она перестала плакать, застёгивая их.

Когда Сигриде исполнилось шестнадцать – всем известно, что именно в этом возрасте чаще всего происходят невероятные совпадения, – шайка пиратов напала на плавучий город из барж, обосновавшихся в гавани. Такое случалось в Аджанабе, который в те дни являл собой паутину шумных улиц, где часто встречались злодеи; аджанцу не приходилось касаться золотой монеты, которую не украли по меньшей мере трижды со дня чеканки. Но баржи пользовались неприкосновенностью, так как их владельцы состояли с пиратами в отдалённом родстве. Потому, когда «Непорочность» вошла в Великую Гавань, и её красные паруса раздувались на ночном ветру, как мёртвые луны, торговцы перевернулись с одного бока на другой и продолжили спать, думая, что корабль пройдёт мимо и разграбит город, как обычно и происходило при появлении таких чудищ с мачтами.

Однако пираты подожгли ялики и шаланды торговцев пряностями и жестянщиков, сапожников, оружейников и горшечников.

Сигрида, как её братья и родители, спала в своей койке, свернувшись будто улитка в раковине, и груди её не были перевязаны. Она проснулась, когда кто-то зажал ей рот ладонью и сквозь стиснутые зубы прошипел на ухо:

– Тсс, лапочка. Мы не хотим разбудить маму.

Говоривший подхватил её на руки с лёгкостью кошки, хватающей котёнка за загривок. В вихре дыма и огня Сигриду поволокло прочь от родной баржи, и так она покинула историю, которая, несомненно, включала бы жизнь, полную насмешек и презрения, в финале коей пропахшее корицей и кориандром бездыханное тело швырнули бы за борт, в воды Аджанского залива. Взамен похититель поместил Сигриду на палубу окутанного тенями корабля, и она стала героиней совершенно другой истории.