Тот Храм Таран три года сооружал по камешку, по кирпичику. А сдуло его — за шесть секунд. Ну, может быть, чуть побольше. И к настоящему моменту от него камня на камне не осталось, даже фундамент песком занесло. Может, и у Надежды сейчас ее Храм рассыпался? Или потрескался хотя бы. А потому достаточно какого-нибудь неосторожного дуновения со стороны Юрки — и сыпанется он на мелкие кусочки. Тем более что ежели откровенно, то нет у него к Надежде ничего хоть сколько-нибудь похожего на то, что было к Даше. Дружба, благодарность, сочувствие, наверное, нежность, страсть, конечно, но не любовь. Воспользоваться Надюхиной слабостью — это значит обмануть. А Таран сам обманулся, испил горькую чашу разочарования — теперь только плеваться осталось. Очень не хотелось такую же пакость Надьке подкладывать.

В общем, во внутреннем мире Тарана все заходило ходуном. Не то штормяга в двенадцать баллов, не то землетрясение какое-то. То его возносило аж до небес, когда он от всего телесного отрекался, то плюхало в какие-то мутные, пахучие, но теплые и бесшабашные пучины, где не было ничего, окромя сисек, писек и попок.

Само по себе это могло бы еще сто лет устаканиваться. В конце концов Таран понял, что если он сейчас не встанет с дивана и не зайдет к Наде, то у него крыша поедет.

Нет, он шел вовсе не затем, чтоб сразу руками хватать. Надька крепенькая, недаром каждый день ящики с бутылками ворочала. Если плюху отпустит — может надолго все желания отбить. Он поговорить шел, в чувствах разобраться и ее, и своих, и вообще…

Когда поставил ноги на пол, то всякие звуки, долетавшие из Надькиной комнаты, то есть ворочание, шуршание и бормотание, стихли. Даже дыхания ее Таран не слышал. Не напугалась ли? Тем не менее Юрка хоть и не очень уверенными шагами, но подошел к двери. Странно, но почему-то в самый последний момент он отчего-то вдруг захотел, чтоб дверь оказалась запертой на ключ или на задвижку. Тогда бы он вернулся на диван и запросто успокоился. Может, даже сумел бы заснуть.

Но дверь была незаперта. И когда Таран потянул за ручку, то открылась очень легко и даже без скрипа.

Окно было плотно зашторено, но утренний солнечный свет все равно пробивался сквозь щели, и не скажешь, что в комнате царил сумрак или даже полумрак. Все было видно хорошо, и то, что узрел Таран, еще не войдя в комнату, а только приоткрыв дверь, его, прямо скажем, поразило.

Надькин ситцевый халатик был небрежно брошен на спинку стула, а на сиденье лежали алые узкие трусики. Сама Веретенникова, обняв своими полными руками большущую пухлую подушку и отвернув лицо от двери, лежала на животе, вытянув в стрелку сомкнутые ноги. Совершенно нагая и ничем не прикрытая.

Навряд ли ей было жарко под той тонкой простыней, которую она спихнула куда-то к стене. Через открытую форточку из-за штор в комнату струилась утренняя прохлада, до полуденной жары и духоты было еще далеко. И уж конечно, она давно могла бы укрыться, заслышав шаги Тарана. В том, что Надя не спит, он был уверен на сто процентов. Нет, Надька хотела, чтоб он ее такой увидел. Хотя наверняка очень стеснялась, раз лицо отвернула.

Юрку это тоже очень устраивало. Потому что ему не хотелось, чтоб Надежда с ходу увидела, что у него трусы выпятились конусом. А на случай если она все же повернется, Таран присел на корточки у ее изголовья, и подсунул свою левую ладонь под Надину правую, и осторожно притянул к губам…

Поцеловал сперва в запястье, потом в костяшки кулачка, затем мизинчик с остриженным и скругленным ноготком, покрытым багровым лаком, и все остальные пальчики тоже. А левой рукой при этом Таран дотронулся до гладких, еще чуточку влажных волос, осторожно провел по ним ладонью от макушки к шее, погладил крепкие округлые плечики, дошел до лопаток. Ой, какая ж у нее приятная, нежная, прохладная кожа! И какие у нее, оказывается, нежные и душистые ладошки! Земляникой пахнут… Почему Юрке это раньше не было известно, а? Где были его глаза три года назад?!

Известно где — смотрели только на Дашу и больше ничего видеть не хотели. А тут рядом было настоящее чудо, которое накинуло на себя грубоватую масочку с буратинской улыбкой — «рот до ушей, хоть завязочки пришей» — и прятало под этой маской свою грусть, страдания и неразделенную любовь… Может, и гуляло это чудо с кем-то от тоски да одиночества, но втайне все-таки надеялось на то, что наступит счастливый день… То есть сегодня.

Конечно, в чем-то Таран перебарщивал, когда оценивал Надькины чувства. Очень может быть, что из свойственного мужикам, особливо таким молодым, как он, завышенного самомнения. А может быть — оттого, что проводил полную аналогию между Надиной влюбленностью в себя и собственной любовью к Даше.

Но уж очень ему было сейчас хорошо, хотя он еще и на кровать-то к Надьке не взобрался. Наверное, не было того волнения и остроты восприятия, которые были с Дашей в первую ночь, когда вообще все было в первый раз, но зато было какое-то тихое, нежное блаженство, набегавшее плавными теплыми волнами, когда Юрка осторожно прикасался губами к смуглой Надиной руке, постепенно перемещаясь от запястья к локтю, а потом от локтя — к плечу. И при каждом прикосновении чуял легкую дрожь нарастающего возбуждения в ее теле. А ведь он еще ни до чего такого не дотронулся.

— Ущипни меня, а? — тихо попросила Надька не оборачиваясь. — Ты правда здесь или во сне снишься?

— Нет, не во сне… — Юрка нагнулся и, бережно отведя полосы от ее уха, кончиком языка прикоснулся к мочке, украшенной маленькой золотой сережкой с красным камушком.

— А с Дашей ты тоже такой ласковый был? — все тем же голосом спросила несносная Надюха.

— Нет, — сказал Таран твердым голосом, — и ее вообще больше нет, понимаешь? Она больше не существует.

— Ну а с той, второй?

— Там вообще было как в бреду, — нехотя буркнул Таран. — Не ломай кайф, а?

— Ну, понимаешь, — Надька переложила голову на другую щеку, и теперь ее круглое личико с прикрытыми глазами было обращено к Тарану, — мне показалось, будто ты о ней очень нежно говорил…

— Шуру мне жалко, и я ей жизнью обязан, понимаешь?

— Понимаю, — вздохнула Надя, — значит, я у тебя третья?

— Слушай, — уже совсем проворчал Таран, — зачем эти вопросы не по делу? Я ж не спрашиваю, который я у тебя?!

— А зря. Могу сразу сказать — первый, — ответила она. — Устраивает?

Таран не поверил — слишком уж лихо разделась и даже не делала вид, что стесняется. А вот остудить его дурацкими вопросами смогла очень быстро. Та благодать, которая обволакивала его душу, пока он руку целовал, куда-то ушла.

— Нет, — сказал Юрка. — Все это не то…

И, встав на ноги, вышел в столовую. Но до дивана дойти не успел. Бух! Увесистая Надежда обеими ногами спрыгнула с постели и — шлеп-шлеп-шлеп! — звучно топая босыми пятками, побежала за ним. Цап! — и крепко обхватила его сзади. Да, лапки здоровые, сила есть…

— Юричек, — прошептала Надька, прижимаясь к Тарановой майке грудью, — я дура! Мне к языку надо гирю привязывать… Сама все испортила!