Испания в девятнадцатом веке оставалась последней страной, где можно было выйти в свет в причудливом наряде. Те, кто завидовал разнообразию, предлагавшемуся чуть ранее Байрону и Эстер Стэнхоуп, могли надеть в Испании сомбреро и длинные плащи, а также носить штаны, расшитые серебряными пуговицами от пояса до колен. Даже дальновидный Форд ездил по Испании одетым как андалусиец. Эту маленькую студию следует считать одним из последних живых храмов романтического возрождения. Наверняка среди самых первых ее отпечатков — если их здесь хранят — должна быть старинная фотопластинка Теофиля Готье.

Убедительным доказательством чар Альгамбры является фотография 309 в книге А. Ф. Калверта «Гранада и Альгамбра». Более пятидесяти лет назад Калверт написал ряд книг об Испании, и все они отличаются великолепными фотографиями. В книге, которую упомянул я, мы видим автора в Альгамбре в странном одеянии: на нем нечто, напоминающее длинные шорты для бега, носки в поперечную полоску, на поясе висит ятаган, а лицо обрамляет бурнус. Эта фотография в полной мере обладает тем особенным шармом, который отличает продукты этой студии; первая заповедь здесь такова: фотографируемые должны выглядеть совершенно непохожими на мавров. Разглядывая породистое лицо мистера Калверта с эдвардианскими усиками, я живо представил его — не выезжающим убивать христиан, и еще менее отдыхающим в своем гареме, но останавливающим двуколку на Стрэнде и помахивающим тросточкой с золотым набалдашником.

Я купил билеты в Альгамбру в великолепном дворце, который так и не достроил император Карл V. Для этого он уничтожил много мавританских построек, за что его, подозреваю, несправедливо бранили. Один-единственный шаг перенес меня в мавританскую роскошь. Очарованный, я заглядывал в маленькие сводчатые окна, обрамлявшие далекую панораму Гранады, где карабкались по холмам дома. Я бродил по прохладным апартаментам, сплошь покрытым похожими на кружева орнаментами, и изо всех сил старался забыть про виденные мною раньше турецкие бани и Хрустальный дворец, в который меня водили в детстве.

Миртовый двор, где апельсиновые деревья отражаются в пруду с неподвижной зеленой водой, поистине прелестен; и я подумал, что, когда араб попадает на открытое пространство и разбивает сад, он зачастую творит истинную поэзию.

Львиный дворик — место легкой, невесомой красоты. Я подумал, что надо бы ходить туда каждый день, пока я в Гранаде. Он словно вот-вот улетит. Я чувствовал себя сказочным героем, который прошел сквозь дверь в стене и оказался в Гулистане Саади, ибо это место — вотчина джиннов и колдунов, страна зачарованного павильона Шахерезады, где капли с розовых лепестков падают в порфировый фонтан и где поют соловьи. Я прошел сквозь ряды подковообразных арок, восхищаясь пропорциями и композицией вытянутого дворика, нависающими беседками со стройными, кое-где двойными колоннами и крышами, что увешаны не то сталактитами, не то сотами, вызолоченными и раскрашенными; эту математическую симфонию мог созерцать султан, лежа на диване. Фонтан журчал. Высокая струя воды поднималась из центра и падала в чашу, а пасти двенадцати львов испускали двенадцать струек, падавших в желоб и выплескивавшихся им под ноги. Что это за странные львы: благожелательные, тучные и неподвижные, как деревянные звери из Ноева ковчега! По какой-то непонятной причине, известной только художнику, — интересно, был он персом, китайцем или византийцем? — каждый лев прячет хвост за левой задней лапой, а кончик хвоста лежит у левого бока. Они выглядят как труппа добрых дрессированных львов, которых научили поддерживать фонтан, — этим они и занимаются, покорно обратя двенадцать крепких задов к двенадцати каменным колоннам. Колорит так же очарователен, как и сама сцена: мягкий жемчужный сумрак беседок и свет, отраженный от красного гравия снаружи, зажигающий колонны розовым и наполняющий опрокинутые кубки в крыше призраком vin rose[96].

Всякий, кто читал у Форда мрачное описание упадка Альгамбры, поинтересуется, сколько из ныне существующих здании подлинные, а сколько отреставрированы. Позже, ведомый любопытством, я отыскал прекрасную гравюру в «Путешествиях» Суинберна 1775 года и с удивлением обнаружил, что Львиный дворик был тогда практически таким же, как сегодня. Единственные различия, какие я смог заметить, таковы: вместо красного гравия дворик был замощен плиткой, а фонтан имел довольно уродливую вторую чашу, которую также можно увидеть у Дж. Ф. Льюиса в «Альгамбрских зарисовках». Большей частью разрушения пришлись на время уже после визита Суинберна, особенно потрудились мародеры Наполеона, которые в качестве прощального жеста едва не взорвали весь дворец.

Рядом с Львиным двориком находится прелестный сад с прудами, где на бортике сидят два еще более странных льва; а позади — терраса над террасой, засаженные кипарисами, миртами, олеандрами и всевозможными душистыми кустами. Также здесь сотни цветочных горшков с геранями и гвоздиками. Горшки для цветов можно увидеть по всей Испании; возможно, это тоже мавританское наследие.

Возвращаюсь в Львиный дворик и восхищаюсь им снова. Даже здание, настолько не привязанное к реальности, как Альгамбра, оставляет дату своего рождения в истории: говорят, что строить ее начал Мухаммед V в 1377 году. Это был год, когда молодой Ричард II Бордоский был коронован в Англии; каким далеким кажется Уот Тайлер из этого пышного чертога удовольствий! Хотя современная архитектура английских домов более солидна, ей недостает изощренной роскоши сна из «Тысячи и одной ночи». До самого конца оккупации мавры в Испании жили весьма богато. Ни один средневековый король не имел такого экзотического окружения — притом женственного, ибо в сохранившихся частях Альгамбры всегда думается о женщинах. Эти прелестные аллеи, фонтаны и аркады, эти очаровательные маленькие беседки, словно созданные для слез, вздохов и варенья из лепестков роз, — все наводит на мысль, что Альгамбра во многом подобна женщине, у которой нет других достоинств, кроме красоты.

Перед любым посетителем этого дворца проходят видения роскошествующих султанов, но мне они остались не видны. Вместо этого я узрел важную и строгую испанскую девочку, с учителями и гувернантками, занятую написанием подобающих писем на латыни мальчику, носившему имя Артур и жившему в далекой стране, в замке под названием Ладлоу в графстве Шропшир. После захвата Гранады Альгамбра стала для Екатерины Арагонской домом, и пока она жила здесь, ее обручили с Артуром, принцем Уэльским, наследником Генриха VII Английского. Когда ей исполнилось шестнадцать, она навсегда распрощалась с Альгамброй и уплыла, чтобы стать принцессой Уэльской; и в последующие темные годы наверняка не раз вспоминала здешние солнце и цветы.

§ 6

Я смотрел из окна Альгамбры через речную долину на холм Альбайсин, где развлекали туристов многие поколения цыган. В бинокль видны были маленькие беленые домики, частью с плоскими крышами, толпой бегущие вверх по склону, с узкими переулочками между ними, — там великое множество цыган живет с сотнями бронзовых и медных горшков и кастрюль в пещерах, освещенных электричеством.

Я выделил дом, плоскую крышу которого превратили в сцену с ярусами сидений по одной стороне. Пока я рассматривал его, из-за угла осторожно вывернул микроавтобус и остановился перед домом. Наружу вылез гид, а за ним шесть туристов, как я разглядел по одежде, американцев. Гид, очевидно, объяснял, что это место, где они смогут увидеть нечто подлинное, если захотят. Он может представить их очень хорошей и честной семье gitanos[97]. Я словно услышал, как туристы восклицают: «Конечно, пойдемте!» Пока посетители фотографировали дом, гид постучал в дверь. Группа вошла внутрь, и дверь закрылась.