— Спасибо, чай — как раз то, что надо, — ответил он, и паренек улетел выполнять заказ.

«Наверное, — подумал Гарри, — мне еще долго придется привыкать к свободе, удивляться самым обычным вещам. Вряд ли кто-то, кроме тех, кто вместе со мной сидел в тайской тюрьме, поймет, какой ад я пережил за эти годы...»

— Пожалуйста, сэр, ваш чай с молоком и сахаром. — Юноша поставил поднос на маленький столик рядом с креслом.

Гарри едва удержался от желания схватить сахарницу и высыпать в рот горсть сладкого песка. За три с половиной года он впервые увидел сахар!

Через полчаса, когда солнце начало опускаться в реку, к нему присоединился Себастьян. Он заказал джин с тоником для себя и для Гарри, но тот, понюхав рюмку, воздержался от выпивки. Алкоголь он не пробовал с тех пор, как уехал из Англии. А в теперешнем состоянии мог выключиться после капли спиртного.

— Кстати, пока не забыл: кажется, это твое. — Себастьян положил на стол маленький кожаный дневник. — Когда в больнице Бангкока перебирали остатки твоей одежды, медсестра нашла это в твоих панталонах. И отдала мне на хранение.

Гарри ревностно берег дневник с того момента, как его корабль отчалил от английского берега. Если бы японцы нашли его в Чанги, они бы убили автора, поэтому Гарри пришил к панталонам внутренний карман и повсюду носил дневник с собой.

— Спасибо, Себастьян, я очень тебе благодарен, хоть и сомневаюсь, что в ближайшем будущем осмелюсь раскрыть эти страницы и совершить путешествие по аллеям памяти.

— Я тебя понимаю. Что ж, старина, через три недели сюда прибудет лодка, на которой ты с комфортом доплывешь до Феликстоу, а оттуда доберешься домой. Советую послать родным телеграмму и сообщить о своем приезде. Они наверняка с удовольствием встретят тебя в гавани, — улыбнулся Себастьян.

— Потрясающе! Спасибо, что все это организовал, но, если не возражаешь, давай поговорим о планах на будущее в другой раз. Это моя первая настоящая ночь свободы, и я хочу просто насладиться моментом.

— Конечно, старина! Нам спешить ни к чему. Я просто подумал, ты захочешь уехать отсюда как можно быстрее, — объяснил Себастьян.

— Поговорим об этом завтра, — отозвался Гарри. — А сейчас расскажи мне все, что знаешь про этот прекрасный город.

— Странно, что тебя больше не интересуют события в Англии, — заметил Себастьян в тот же день за обедом, с аппетитом уплетая большой австралийский стейк.

Гарри глянул на свою тарелку, где лежал такой же кусок мяса, сочащийся кровью, и понял, что не сможет его есть. Смущаясь, он подозвал официанта и изменил заказ: вместо стейка попросил порцию рисового супа.

— Конечно, это интересует меня, Себастьян, — ответил он, — но есть ощущение, будто я отсутствовал на родине всего несколько часов. К тому же сегодня вечером мне совсем не хочется говорить о войне.

Себастьян посмотрел на него сквозь толстые линзы очков и сочувственно кивнул:

— Еще слишком рано, старина. Завтра к тебе придет мой портной, он снабдит тебя полным комплектом гражданской одежды. Здесь отличные мастера швейного дела. Он сделает все, что пожелаешь, приятель.

— Очень любезно с твоей стороны, хоть я понятия не имею, что сейчас носят.

— Я бы не сказал, что мужская мода сильно изменилась. Сомневаюсь, что наши английские парни ходят в юбках, как местные жители, — усмехнулся Себастьян.

— Наверное, пока меня не демобилизовали, я должен носить военную форму, — уныло произнес Гарри. — Но все, что у меня осталось от нее в Чанги, — это пара трусов, залатанных палаточной парусиной, и один носок.

— Об этом не беспокойся. В Британию возвращаются тысячи военнопленных, и властям сейчас не до формальностей. Я бы на твоем месте рассматривал это как внеочередной отпуск. Думаю, ты его заслужил, приятель. Когда будешь готов, я покажу тебе кое-какие достопримечательности, идет? Знаешь, здесь такие девочки! Они... как бы тебе сказать... чуть раскованнее, чем англичанки. — Брови Себастьяна вылезли из-под очков. — Впрочем, ты, наверное, еще не окреп после тюрьмы. Что, здорово тебе досталось?

— Не то слово, — откровенно признался Гарри. — Причем мне еще повезло. Я офицер, и со мной обращались немного лучше, чем с солдатами. К тому же я умею играть на рояле, а япошки обожают фортепианную музыку. Они часто приводили меня к себе на квартиры и заставляли для них играть. — Гарри вздохнул. — Если уж на то пошло, рояль спас мне жизнь.

Себастьян просиял:

— Ну, конечно! Я совсем закрутился и забыл про твой талант! Мне надо поговорить с Жизель. Она хочет открыть здесь маленький бар для экспатриантов и ищет музыкантов в оркестр. Может, в ближайшее время соберет здесь бывших пленников, и ты сыграешь для всех нас?

— Может быть, — пробормотал Гарри без энтузиазма. — Интересно, что стало с Биллом?

— Кто такой Билл? — Себастьян нахмурился, озадаченный столь внезапной сменой темы.

— Сержант из моего батальона. Он приехал из Уортон-Парка и был со мной на протяжении всего срока заключения. Билл спас мне жизнь во время падения Сингапура и постоянно навещал меня в госпитале Чанги, когда я болел тропической лихорадкой. Надеюсь, он благополучно вернулся в Англию. Я пошлю домой телеграмму и спрошу, там ли он. — Силы Гарри постепенно убывали. — Извини, Себастьян, я устал. Мне надо поспать.

— Конечно, — кивнул Себастьян. — Иди в свой номер, старина, и, как следует отдохни. Мой портной зайдет к тебе в десять утра.

Гарри встал, чувствуя сильную дрожь в ногах.

— Огромное спасибо, Себастьян, за все, что ты для меня сделал. Скажи, сколько я должен тебе за труды, и я пришлю деньги из Англии телеграфом.

— Считай это моим вкладом в победу. — Себастьян махнул рукой, решительно отметая все разговоры о финансах. — Не бери в голову. Я рад тебе помочь.

Гарри пожелал ему спокойной ночи и медленно побрел к себе в номер, с удовольствием думая о том, что сегодня ночью его больные кости отдохнут на прохладных, чистых и белых простынях, под ветерком от потолочного вентилятора. Засыпая, он тревожился лишь об одном — о судьбе своего друга Билла.

В течение следующей недели Гарри много отдыхал и набирался сил. Его желудок начал привыкать к полезной пище, о которой в Чанги он мог лишь мечтать.

По ночам его по-прежнему мучили кошмары. Он просыпался в холодном поту и тянулся к лампе, которая часто не включалась из-за того, что в Бангкоке то и дело устраивали затемнения. С бешено скачущим сердцем Гарри трясущимися пальцами зажигал свечу, видел свой уютный номер и убеждался, что ужас тюрьмы действительно закончился.

По утрам он спускался на веранду позавтракать, а потом брал газету и уходил в сад, под тенистые кроны огромных пальм. На реке кипела жизнь: деревянные лодки с дизельными двигателями создавали ровный гул, который убаюкивал. Поверх газеты Гарри наблюдал за другими посетителями отеля — среди них были военнопленные с железной дороги Бирмы, — но в разговоры ни с кем не вступал.