— Меня зовут Антон Сомна, я забыл, где я живу. Не могли бы вы мне помочь?

Полицейская дама кивает мне почти благосклонно.

— Покажите паспорт, господин Сомна.

Я вынимаю из кармана толстую книжечку — и подаю ее блюстительнице порядка. Я знаю, что в паспорте мой адрес не указан, но верю в силу ее власти, верю, что она умеет читать между строк… терпеливо жду… а она листает мой паспорт и водит по его испещренным печатями страницам рукой, как будто читает книгу для слепых. Она кладет паспорт на стол, открывает один из ящиков письменного стола и достает оттуда толстую пыльную книгу… ищет страницу… находит… и кивает удовлетворенно.

Смотрит на меня… в ее взгляде — ледяное презрение. Пауза затягивается. Зыбучий песок у меня под ногами начинает затягивать меня в свои жуткие недра. Я хватаюсь за стол… умоляюще смотрю на полицейскую даму… я готов простить ей ее презрение ко мне… мне только нужно узнать адрес… я хочу домой… лечь в теплый угол и забыться сном.

Наконец она прерывает молчание.

— Господин Сонма, вашего имени нет в списке. Но я нашла рапорт полиции Миранды. Вы умерли во сне тридцать четыре года назад, и с тех пор незаконно бродяжничаете в нижних мирах… Поймите, вам нет места среди нас! У вас нет тут пристанища. Я не могу разрешить вам вечно странствовать!

Она говорит, а ее приятное лицо искажается, превращается в морду тукана, за ее спиной отрастают крылья. И вот, она уже раскрывает свой огромный клюв и взлетает.

И зал оглашается ее невыносимым клекотом и скрежетом ее когтей.

…

Проснувшись в холодном поту на узкой койке, я решил во что бы то ни стало снять собственное жилье. В тот же день направился в общину и попросил секретаршу порекомендовать мне квартирного маклера. Она спросила меня, есть ли у меня деньги, и, услышав утвердительный ответ, тут же позвонила куда-то. Потом передала трубку мне. Меня спросили о квартплате, которую я готов платить и районе, в котором я хотел бы жить. Я ответил. Попросили подождать, сказали, что перезвонят.

Через полчаса некий господин Брукнер назначил мне встречу на завтра.

Я прибыл на место встречи на четверть часа раньше указанного времени, чтобы не спеша осмотреться.

Нда… улица, как улица. Не широкая, шагов двадцать. Движение довольно бойкое. Выхлопами воняет и чем-то еще более тошнотворным. Ацетоном? Серой?

Дома солидные, построены еще до Первой мировой. Все пятиэтажные, с высокими двускатными крышами, стоят блоком, без пустот, облицованы зеленоватой керамикой. Фонари старинные, покосившиеся, газовые что ли? Почему их не поправят?

Дома напротив покинуты жителями, подъезды заколочены досками, на окнах — фанерные щиты. На одном из них граффити — синий череп, высунувший длинный раздвоенный язык. На другом — портрет печального Цезаря. На его лысой голове диадема, он одет в ночную рубашку. Цезарь положил свою тонкую руку на деревянный подлокотник, на его плече сидит гриф.

…

Господин Брукнер, несколько старомодный джентльмен среднего роста, прибыл точно в назначенное время. Вылез из своего черного пикапа, молодецки притопнул ногой, дернулся как-то неестественно, огляделся, потрогал горло, по-сверкал золотым перстнем на мизинце, криво, но учтиво поклонился, приподняв свой рыжеватый цилиндр, и уверенно показал мне, куда идти. Обошлись без рукопожатия.

Нырнули в темную арку. Пахнуло гнилью. Справа — три ступеньки и дверь в подъезд. Тяжелая, замызганная, снизу как будто обгрызенная крысами. В подъезде попахивало кошатиной. Предлагаемая мне квартира — единственное жилье на первом этаже. Рядом — нежилое помещение, в котором во времена ГДР помещался танцзал, а до войны — бордель «Кэтти Крузе»… все девки там были толстые как свиньи, но одеты как куколки, в пестрое шелковое полупрозрачное белье… и размалеваны соответственно, пояснил Брукнер.

Маклер потряс увесистой связкой ключей, открыл входную дверь, впустил меня, зашел сам, и тут же начал, слегка заикаясь, расхваливать квартиру, или, как он ее называл, — студию. При этом почему-то ходил по кругу, как цирковая лошадь, даже не ходил, а медленно бежал, поднимая с пола облака пыли и встряхивая крупом, отчего нелепо, горбом, вздымалась, показывая свою клетчатую изнанку, серая пелерина на его пальто. Несколько раз кудахтанье маклера прерывалось ржанием или блеяньем.

— Недалеко от центра! Парк, кирха, городской пруд — все рядом! Гуляйте, молитесь, лодку возьмите на станции и гребите себе, сколько хотите! Бе-еее… Конечно, не шик! Но для несемейного мужчины хватит. Я слышал, вы художник! Нам сейчас тут только художников не хватает! Ну что же, продадите кучу картин, разбогатеете, снимете себе квартиру на Касберге. Или купите виллу. Пригласите меня тогда на пельмени. Все русские едят пельмени и борщ! И пьют водку. Я знаю, меня приглашал ваш комендант. Я потом болел три дня. Что? Вы не пьете? Чудесно! Будете жить долго-долго! И-иии-го-го! До автобусного вокзала — сто метров, до железнодорожного — десять минут идти. До Мюнхена ехать — шесть часов, до Берлина — два с четвертью. Только не работает дорога, у нас наводнения, знаете ли… Рядом кондитерская, за углом — Эдека, за другим углом — угольная торговля, не придется везти уголь издалека. Мой вам совет — покупайте брикеты. Не берите ужасный польский уголь. От него только вонь, как от вашего социализма. Да, да… отопление печное, но зато… небывало низкая квартплата! Где еще вы снимете студию за двести десять? Даром, даром, отдаю! Только для вас. Залог — пятьсот. На всякий случай… Я надеюсь, вы не замажете помещение красками, не спалите дом и купите домашнюю страховку. Гонорар маклера — сто пятьдесят. Заплатите залог, гонорар и квартплату за два месяца вперед — и въезжайте хоть сегодня. Прямо сейчас! Можно наличными, под расписку. И кровать от прошлого жильца, настоящий палисандр, достанется вам! Спите на здоровье как бог во Франции! Вот и ключи! И-и-и-иии-го-го!

Маклер увидел в моих руках купюры и заржал особенно громко.

Подбоченился, подпрыгнул и щелкнул ножкой о ножку. Пелерина взлетела как орел, но тут же приземлилась на его плечи. Брукнер чихнул, задохнулся, закашлялся, потрогал горло… вручил мне три ключа, глянул многозначительно на меня потерявшими глубину глазами безнадежного кокаиниста, и сказал доверительно, как на исповеди: «Да, совсем забыл, вас тут ожидает один очаровательный сюрприз!»

После чего стремительно покинул квартиру, не забыв впрочем уже с лестничной клетки напомнить мне о том, что я должен зайти завтра в десять в его бюро и подписать договор об аренде. Я был рад больше не видеть его сумасшедшего кружения, не слышать его резкого, похожего на птичий голоса, то по-опереттному подобострастного, то мелодраматически-угрожающего, от которого у меня зудело в ушах.

Обошел еще раз мою студию.

Две комнаты. Первая — вроде как прихожая. В ней — стол, стул, черный от грязи умывальник, на котором лежала поржавевшая опасная бритва, изготовленная кажется еще до отставки кайзера, газовая плита на две горелки, печка… отделенный от остального помещения тонкими стенками туалет без двери, открытый душ, унитаз, а на стене еще два писсуара, в одном из которых валялись окурки, а к пожелтевшей внутренней стенке другого прилипли несколько лобковых волосков, не похожие на знаки вопроса. Окна в прихожей не было. Точнее, было — небольшое застекленное окошечко, но не на улицу, а во вторую комнату.