Чтобы войти из прихожей во вторую, главную комнату студии нужно было открыть ключом английский замок. Что за фантазия?

Вторая комната была просторной, светлой, метров тридцать пять квадратных… или сорок… три больших старинных окна выходили на улицу.

Только теперь я заметил, что форма этого помещения была, мягко говоря, необычной. Неправильный пятиугольник! Основанием ему служила длинная стена, прорезанная окнами. Примыкающие к основанию стены не составляли с ним прямого угла. Из двух оставшихся стен — одна была коротенькая, а другая — длинная и кривая, вогнутая. Очевидно за ней и помещались танцзал и — Кэтти Крузе. Потолок не был горизонтальным, а как бы скатывался от основания к вогнутой стене. Стены комнаты явно не выдержали бы проверку отвесом, а покрытый растрескавшимся линолеумом пол в студии вздымался небольшими волнами.

Но самым странным в этой комнате была не ее форма, а железная винтовая лестница в темном углу, не ведущая никуда, исчезающая в потолке и возможно винтящаяся дальше в квартире надо мной и выше, до самой крыши.

Упомянутая маклером кровать стояла под окошком в прихожую. Старый ее, покрытый радужными пятнами, матрас прохудился и потерял изначальную форму. Я присел на краешек кровати и несколько раз сильно ее качнул. Кровать жалобно заскрипела, но не сломалась. Обрадовался — не надо покупать новую! Денег у меня было в обрез, средства на переезд дала мне одна пожилая немка, Габи, с которой я познакомился в нашей общине. Сунула мне в карман тысячу двести марок и прошептала: «Отдадите, когда найдете работу. Я все эти прелести проходила, знаю, что такое нужда».

У меня не хватило сил отказаться от помощи, уж очень гнусна была жизнь в общежитии. Я поблагодарил Габи и поцеловал ее в хорошо пахнущую щеку. Она покраснела.

Потом мне рассказали, что Габи — венгерская немка, что советские после освобождения Венгрии арестовали ее и отправили в Воркуту, из которой она вернулась только через десять лет.

Рядом с оконцем в прихожую, висели настенные часы с маятником. В простом деревянном футляре, вверху — круглый циферблат, под ним — прямоугольное окошко, сквозь которое было видно качающийся маятник с латунным диском на конце, размером с блюдце. На часах стоял нелепый деревянный голубь, грубая кустарная поделка. Я решил выкинуть и часы и голубя — терпеть не могу вечного тиканья, этого назойливого напоминания о конечности бытия, не люблю и голубей.

…

Процедура подписания договора заняла минут двадцать.

Маклер говорил без пауз, трогал себя за горло, объяснял мне преимущества сданной мне площади, нервно крутил перстень на мизинце, пророчил мне великое будущее, напрашивался на водку и пельмени, мычал и ржал. Хорошо хоть по кругу не бегал.

Я стоял рядом с его столом и смотрел вниз. Казался себе самому живой Пизанской башней. В Германии я — бесправный беженец — живо выучился тому, чему никак не мог научиться на моей советской родине, — молчанию и смирению перед лицом торжествующей пошлости. Днем перевез в студию мои пожитки из общежития. Как мог прибрался в своей новой берлоге. Накупил химии, вымыл окна, отскреб отвратительные багровые наслоения на полу рядом с плитой, вычистил заросший плесенью душ, вымыл туалет, и стол, и стул, и кровать… протер влажной тряпкой покрашенные масляной краской стены, с трудом превозмогая брезгливость, разрезал старый матрас на четыре части, вынес их из дома двумя носками и всунул в мусорный бак. Сходил в мебельный, купил новый матрас и два комплекта фланелевого постельного белья с лиловыми грушами и яблоками, приволок все это в студию, уложил в кровать новый матрас и постелил.

Съел булочку из темной муки, попил горячей кипяченой воды, принял душ, залег в постель и открыл книгу — Женщина на Луне. Читать не смог, заснул как убитый. Видел сон. Будто бы стою я — огромный деревянный истукан — в степи, на голове у меня монгольская шапка, в руках — булава и держава. А недалеко от меня стоит женщина-скелет с огромным светящимся животом, похожим на яйцо.

Проснулся ночью. Часы на стене показывали половину третьего. Сразу заметил — голубь пропал. Улетел? А может быть, его тут и не было никогда? Прислушался. Улица была тиха, машины еще не ездили, птицы не пели, хотя должны были петь в начале июня. Мертвая, неестественная тишина.

Пошел в туалет. Решил воспользоваться писсуаром. Вот и сюрприз — в писсуаре валялся окурок! Как же он туда попал? Я же тут несколько часов назад все сам вымыл, вычистил.

Лег и провалился в тот же сон. Только теперь я был не статуей, а голым до пояса, босым пастухом. И я должен был бичевать свое костлявое тело плетью и подниматься по лестнице. По той самой, винтовой. Выше и выше. А наверху, на Луне, меня ждала лежащая в песчаных дюнах женщина с неохватным животом и с ногами, уходящими, как горная гряда, за горизонт.

…

Разбудил меня какой-то шум. Кто-то чем-то гремел, басовито хохотал и даже запел песню. Я протер глаза… в предрассветных сумерках моя комната показалась мне декорацией экспрессивного немого кино. Кабинет доктора Калигари.

Грохот и пение явно доносились из прихожей. Я заглянул в окошко… и увидел несколько физиономий. Как будто больных желтухой. Они с любопытством смотрели на меня. Я нашел в себе силы встать и натянуть брюки. Вышел в прихожую. Там обнаружил троих голых до пояса мужчин… двое брились и одновременно делали гимнастику, третий чистил зубы и напевал… они представились мне как Шульце, Кюнце и Мюллер. Это были мои соседи по подъезду. Толстенькие мордочки господ Шульце и Кюнце напоминали рыла бобров или енотов. Он владели похоронным бюро. Рассказывая об этом, они почему-то застенчиво хихикали и предлагали мне заключить со мной сделку… я плачу им пять тысяч марок, а они — все хлопоты возьмут на себя, когда закончатся отпущенные мне Богом странствия. Кажется, их вовсе не смущало то, что они оба были лет на тридцать меня старше.

Господин Мюллер был похож на поставленную вертикально жужелицу. Когда он сказал, что работает в полиции, мне в голову пришла известная цитата: «Хищный от природы характер он прикрывал маской хорошего парня, презрение к закону — мундиром».

На мой робкий вопрос, что они собственно тут делают, незваные гости ответили не без удовольствия: «Вы, кажется, не поняли, господин Сомна… это помещение не принадлежит вам, а является туалетом общего пользования жильцов нашего дома. Это возможно и прискорбно, но это так, а если вы нам не верите, прочитайте внимательно договор, который вы вчера подписали!»

Мне оставалось только с позором ретироваться в свою комнату.

Кое-как заклеил окошко в прихожую-туалет газетой, оттащил кровать подальше от окошка и прилег. И вот, я снова там, на Луне. О, ужас! У меня нет тела, я — голова, и я качусь по пыльным дюнам, и вместе со мной катятся еще тысячи голов. И все мы ворчим и катимся, вроде как свита, за брюхатой женщиной, идущей впереди… нашей повелительницей… ее длинные черные волосы развеваются на лунном ветру… вот она подняла руки, с безвольно опущенными кистями и запела протяжную гортанную песню.

…