Выясняется, что роковую жидкость можно хранить только в толстом стекле, поскольку металл она разъедает. Отметим, что правдоподобности таких сцен Дюма добивался благодаря знаниям в области естественных наук, пусть и неглубоким. Незнание освобождает от размышлений. Но ведь писатель всегда должен быть наготове: въедливый читатель может заподозрить нелепицу и потребовать пояснений. В самом деле, а вдруг какой-нибудь химик насмешливо спросит, почему Реми не задохнулся в своем подземелье или где он брал воду для опытов? У Дюма готов ответ, потому что он привык все представлять в деталях.

Реми чем-то напоминает флорентийца Рене. Полученный в подземной лаборатории яд помогает исполниться тому предсказанию, которого так боялась королева-мать: этот яд настигает предавшего Бюсси герцога Анжуйского. Может быть, флорентиец Рене тоже был в юности веселым практикующим естествоиспытателем?..

Но вернемся в XIX век. У Дюма есть роман, в котором образ врача занимает одно из центральных мест — «Амори». Его сюжет вкратце таков. Юноша Амори влюблен в прекрасную Мадлен д’Авриньи, не зная, что она смертельно больна. Об этом, однако, знает отец девушки, врач, все силы своей души и все свои знания отдающий борьбе за спасение дочери. Мадлен чувствует себя лучше в присутствии возлюбленного. Во всяком случае, она говорит ему: «Мне кажется, что такому хрупкому созданию, как я, ваша любовь поможет жить. Видите, Амори, когда вы рядом, я дышу и чувствую себя сильной! До вашего приезда и после вашего отъезда мне не хватает воздуха, а вы так часто отсутствуете с тех пор, как не живете больше с нами» (И).

Амори не случайно приезжает редко: отец Мадлен уверен, что любовь — слишком большое потрясение для чахоточной девушки, и он просит юношу являться к ней пореже. Чего больше в этом решении: предусмотрительности врача или отцовского эгоизма? Казалось бы, мнение врача подтверждается тем, что именно в минуту тайного свидания с возлюбленным здоровье Мадлен резко ухудшается. Но ведь свиданию предшествовали тяжелые переживания от разлуки с любимым и даже ссора с отцом! Бедной девушке не хватает сил пережить волнения, болезнь берет свое.

Отчаявшийся отец созывает консилиум светил медицины, подробно рассказывает о ходе болезни девушки и о том, как он лечил ее. Врачи, не зная, что речь идет о дочери доктора, поздравляют его с замечательными достижениями в области диагностики и лечения туберкулеза и подтверждают, что спасение больной невозможно. Худшие предположения д’Авриньи оправдываются. Он старается хоть как-то скрасить последние дни жизни дочери: разрешает Амори быть рядом с ней, сам ни на минуту не отходит и видит, как девушка угасает.

В этом замечательном докторе постоянно борются врач и отец. Отец отчаивается и ждет чуда. Он даже соглашается призвать на помощь деревенского знахаря, — действие, на которое д’Авриньи никогда не согласился бы, не будь он в состоянии крайней безысходности. Однако врач в нем испытывает мрачное удовлетворение от точности своих предсказаний, от того, что развитие болезни соответствует его прогнозу, от того, что разум торжествует над незнанием природы болезней. Он позволяет знахарю приготовить отвар, но заранее уверен, что тот не поможет. Он все рассчитал. Он успокаивает отчаявшегося Амори: «Не сейчас. Она проживет еще один день», — или: «Она спит. Еще час она пробудет с нами». Честное слово, упаси бог от такого точного знания! Ни разу не проскальзывает в речах д’Авриньи слово высшей человеческой мудрости: «Быть может». Его категорические заявления в стиле рационалиста Марата, его диагнозы без тени сомнения, произносимые порой в присутствии спящей дочери, производят гнетущее впечатление. Видя в больной лишь ее страдающее тело, мрачный доктор как бы подталкивает развитие смертельной болезни. Так и кажется, что девушке повезло бы больше, если бы ее отец и врач не предусмотрел столь безоговорочно ее судьбу. Смирившись со всем и примирившись со всеми, Мадлен умирает.

В другом же романе Дюма — «Таинственный доктор» — воля врача совершает практически невозможное: он приобщает к жизни людей девочку, найденную, как Маугли, в лесу, хотя ее разум долгое время не поддается никакому человеческому влиянию. Но тот доктор, в отличие от д’Авриньи, полюбив несмысленыша, надеется на успех и собственной волей добивается его.

Что же касается романа «Амори», то следует отметить также большую точность в описании симптомов болезни у Мадлен и правдоподобность картины ее агонии. Пригодилось-таки изучение туберкулеза в больнице «Шаритэ» под руководством доктора Тибо.

Всемирно известный как романист, Александр Дюма начинал в качестве драматурга. Фактически его «Генрих III» стал первой романтической пьесой, поставленной на французской сцене. Официально первым романтическим французским произведением, давшим жизнь новому театру, считается «Кромвель» В. Гюго. Однако эта пьеса не была поставлена. Предисловие к ней, написанное в форме манифеста, взволновало умы современников и заставило их мечтать о новом театре, о театре, не стыдящемся сильных чувств и жизненных метаний. Так что на премьеру «Генриха III» публика пришла морально подготовленной. С тех пор Гюго и Дюма оспаривали друг у друга право называться отцом романтического театра. По словам Д. Циммермана, учебники литературы решают этот спор в пользу Пого, а публика — в пользу Дюма. Между собой же писатели никак не могли поделить пальму первенства. Рассказывают, что однажды Пого вознегодовал на некоего критика за то, что тот посчитал отцом романтической исторической драмы Альфреда де Виньи. Самолюбие великого писателя, автора «Эрнани» и «Марион Делорм», было уязвлено. Он решил поделиться обидой с Дюма.

«— Представляешь, — пожаловался он, — этот профан утверждает, что историческую драму создал де Виньи!

— Вот дурак! — искренне отозвался тот. — Ведь все же знают, что это сделал я!»

К принятию нового стиля парижские зрители были подготовлены потрясшим их выступлением английских актеров: англичане во главе с великим Кином традиционно привезли на континент Шекспира, но играли его с такой раскованностью и неуемностью страстей, что французы были потрясены. Классический французский театр отличался благообразием и жесткими канонами. Скрежещущий зубами на сцене Кин был в новинку, то, как он изображал агонию в финале трагедии, шокировало, порождало вопросы: «Допустимо ли такое? Эстетично ли? Прилично ли?», но никого не оставляло равнодушным.

Интерес к театру юного Дюма был также пробужден Шекспиром. В свое время в Суассоне он увидел «Гамлета» в интерпретации специализировавшегося на переделке классических пьес драматурга Дюси. Спектакль давали приехавшие на гастроли ученики парижской Консерватории драматического искусства. Пьеса была откровенно слабой, да и игра, судя по всему, не лучше, но для юного Дюма первая встреча с театром оказалась открытием. Вернувшись в Виллер-Котре, он выучил трагедию наизусть и принялся мечтать о театре.

Удалось поучаствовать в спектакле приехавшей в Виллер-Котре труппы бродячих актеров. Но труппа быстро уехала, а интерес юного Александра к сцене только начинал разгораться. С тех пор его привлекает все, что связано с театром. На манер Дюси он пытается переписывать классические пьесы, пишет пару собственных произведений (драму и водевиль), создает небольшую труппу из своих друзей и вместе с ними готовит любительские постановки. Неплохо для провинциальной самодеятельности, но Дюма-то мечтает о другом. Он заболел театром, и робкие опыты начинающего не в состоянии его излечить.