на верность, Иван Адамович выслушал меня с интересом, однако же допрашивать Липпе под заклятием пока что и сам не собирался, полагаясь на то, что подробности убийства Ташлиной и Данилевича мы узнаем, когда возьмёмся за самого Ташлина. Делиться с приставом размышлениями насчёт того, что Ташлину отравить могла как раз Липпе, я вообще не стал — раз уж я сам же посчитал, что доводы против такой версии перешивают доводы в её пользу, то тем более нечего смущать Ивана Адамовича, ему и без того сейчас нелегко. Однако уже вскоре мне стало не до этих размышлений.

…Помнится, говорил я как-то ещё майору Лахвостеву в Усть-Невском, что одиночка, каким бы ловким и изворотливым он ни был, против организованной силы государства никто и ничто. Вот и у нас вышло то же самое — из Риги пришёл ответ на запрос Крамница о розыске Юргена Артмана, он же Юрий Артамонов. Получив такое известие, я немедленно двинулся по поднадоевшему уже маршруту и вскорости лицезрел губного пристава, пребывавшего в состоянии некоторого недовольства.

— Что такое, Иван Адамович? — встревожился я.

— Да сами и прочтите, Алексей Филиппович, — проворчал Крамниц.

Я взял поданные приставом листы и начал читать. Да уж, проявить недовольство Крамниц имел полное право, я и сам не обрадовался. Нет, каких-то претензий к рижским губным у меня не возникло, люди добросовестно исполнили службу, и я бы не взялся утверждать, что в изложенных условиях у них был какой-то иной выбор. Тем не менее они, пусть и сделав всё правильно, оставили нас без весьма перспективного подозреваемого, расколов которого, мы бы узнали об убийстве Ташлиной и Данилевича очень и очень многое.

Свой хлеб Рижская губная стража ела не зря и разыскала Артмана довольно быстро, однако же первая попытка рижских губных взять его закончилась плачевно. Артман неожиданно для чинов губной стражи принялся отстреливаться из револьвера, убив на месте одного стражника и ранив двоих, один из коих уже к вечеру того дня умер. Скрыться после того Артману удалось, но ненадолго — обозлённые гибелью товарищей губные выследили его с похвальной быстротой. Как и в прошлый раз, Артман схватился за револьвер, но теперь губные были к такому готовы, а численный перевес и превосходство в огневой мощи оказались на их стороне, что закономерно привело бывшего эконома баронессы фон Альштетт к бесславной смерти.

Но Артман, конечно, тот ещё фрукт… Чуть что — сразу стрелять. Как он с таким подходом к жизни не был убит раньше, даже не возьмусь гадать. В прошлой жизни читал где-то, что в царские времена самые отмороженные преступники как раз из латышей были, видимо, оно и здесь примерно так — Артман же по матери именно латыш. Ладно, пёс с ними, с латышами, посмотрим, что тут дальше…

Подписавший бумагу старший исправник фон Треппе сообщал также, что вместе с ответом на запрос высылает все вещи Артмана, как бывшие при нём, так и изъятые по месту его проживания. Дочитав до этого места, я осмотрелся в кабинете Крамница и обнаружил вещи на писарском столе.

— Смотрели уже, Иван Адамович? — поинтересовался я.

— Смотрел, конечно, — недовольство на лице пристава сменилось если и не удовлетворением, то этакой весёлой хитростью. — Рукопись ярославская, похоже, нашлась, да вы и сами посмотрите.

Так вот почему её не нашли ни у Ташлина, ни у баронессы! Интересно, Артману эту ценность на хранение дали, подальше от Москвы, пока решат её продать, или опять вор у вора дубинку украл?

Рукописей, судя по количеству уже знакомых мне картонных укладок на манер тех, с коими я ходил к князю Белозёрскому, тут было немало, но моё внимание сразу привлёк кожаный тул. [2] С великой осторожностью я извлёк из него пергаментный свиток, ещё более аккуратно его развернул и…

…и едва не выругался. От полноты чувств исключительно. Ох, как я понимал героиню слышанного в прошлой жизни анекдота про учительницу, прыгнувшую с парашютом! [3]

[1] См. роман «Пропавшая кузина»

[2] Тул — кожаный тубус для хранения бумажных или пергаментных свитков

[3] Учительница русского языка, впервые в жизни прыгнувшая с парашютом, была потрясена, удивлена, крайне обескуражена, но вслух кричала совсем другое…

Глава 29. Открытия и признания

— Вы, Алексей Филиппович, хотя бы представляете, что вы мне принесли?! — закончив чтение, князь Белозёрский ещё какое-то время молчал, прежде чем спросить. Вопрос, конечно, образцом изысканной вежливости не назовёшь, но понять князя было можно — показывать волнение и растерянность, пусть даже и вызванные приятными новостями, у аристократов старой школы считается дурным тоном, вот его светлость и попытался скрыть охватившие его чувства таким образом. Не очень удачным, да, но так уж вышло.

— Как мне кажется, Владимир Михайлович, вполне представляю, — ответил я. — Уникальный памятник русской словесности, по достоинствам своим превышающий все известные тексты своего времени, да и многие последующие тоже.

— Превосходно, Алексей Филиппович! Лучше бы я и сам не сказал, — похвалил князь и, всё ещё пребывая в переизбытке чувств, нараспев продекламировал первые слова: — «Не лепо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о пълку Игореве, Игоря Святъславича?». Великолепно! Просто великолепно!

Слегка склонив голову, я обозначил полное согласие со словами князя. Да, в моём бывшем мире «Слово о полку Игореве» открыли раньше и не при таких обстоятельствах, но здесь, надеюсь, оригинал, точнее, более поздняя копия с утраченного в темноте прошедших веков оригинала, не пропадёт. Хотя бы потому, что не будет причин, которые в истории моего прошлого привели к Московскому пожару двенадцатого года…

— Алексей Филиппович, каково сейчас положение рукописи в правовом рассмотрении? — поинтересовался князь. — Её необходимо переложить на современный язык и опубликовать, но кто обладает законными правами и к кому обращаться за разрешением?

— Пока что рукописью на законных основаниях владеет приказной советник Ташлин, — начал я, князь воспользовался паузой и немедленно вставил вопрос:

— Ташлин? Евгений Павлович? Из Палаты государева двора?

— Именно так, Владимир Михайлович, — подтвердил я. Удивляться тому, что князь знает о чиновнике, занимающемся пополнением казённых хранилищ древностей, я не стал, уж кому такого человека не знать, как одному из крупнейших знатоков тех самых древностей? — Но