Сидеть Ташлину, как я понимал, предстояло не менее чем до завтра, так что у него будет достаточно времени проникнуться тяжестью своего положения, а значит, мы имеем право ожидать от пока ещё приказного советника и большей разговорчивости на допросе.

Во-вторых, из Риги мы получили справку по мещанке Кларе Липпе, чья дочь Эльза занимала сейчас в управе камеру, соседнюю с той, куда скоро поселят Ташлина. Согласно присланной справке, Клара Липпе уже много лет страдает суставною ломотою, [1] а полтора года назад болезнь почти лишила женщину возможности не только самостоятельно передвигаться, но и зарабатывать шитьём, чем она занималась ранее. Однако же осенью прошлого года лечить Клару Липпе взялся известный в Риге доктор Клотц, состояние больной стало улучшаться и к настоящему времени Клара Липпе смогла вернуться к своему занятию. Отдельно указывалось, что заработки оной Липпе не позволяли ей оплачивать услуги доктора Клотца, но двадцать пятого сентября прошлого года Клотц получил в Рижском отделении Русско-Балтийского банка сто пятьдесят рублей по чеку, подписанному Маргаритой фон Альштетт, а двадцатого октября — ещё двести семьдесят пять рублей также по чеку. Будучи опрошенным, доктор Клотц показал, что в начале сентября получил от баронессы фон Альштетт письмо с просьбой пользовать Клару Липпе и обещанием оплаты по названным им расценкам. Выслав баронессе свои условия, он получил в ответ чек с задатком и затем, по окончании лечения, с окончательным расчётом. Письма баронесса посылала ему из Москвы. Каких-либо претензий к баронессе доктор не имел. Сама Клара Липпе показала, что поиском денег на лечение занималась её дочь Эльза, кто дал дочери деньги, она не знает, и у кого дочь сейчас служит, не знает тоже.

Отдельно прилагалось письменное ручательство самого доктора Клотца в том, что лечение суставной ломоты у Клары Липпе проводилось в полном соответствии с правилами, установленными Рижской гильдией врачей, а также перечень применявшихся в ходе лечения лекарств и артефактов.

Я предложил Крамницу допросить Эльзу Липпе прямо сейчас, раз уж Ташлина он собирался трясти завтра, пристав без особых раздумий согласился, и уже через четверть часа девица сидела перед нами.

— Липпе, ты понимаешь, что тебя не в попытках выдать себя за благородную госпожу обвинять будут, а в пособничестве в предумышленном отравлении? — спросил Крамниц, дав ей в очередной раз повторить уже знакомые нам слова.

— Но почему?! — мне удивление непризнанной актрисы показалось наигранным. — Я никого не травила!

— Не травила, — согласился Крамниц. — Травила баронесса, а ты в это время её изображала на публике, чтобы все думали, что она в пассаже была и в театре.

— Или, может, она там и была? — подключился я. — А травила ты?

— Нет! Нет! — а вот испугалась она уже по-настоящему.

— Так травила или нет?! — рявкнул Крамниц.

— Нет!!! — чуть не завизжала Эльза.

— Значит, баронесса травила? — не унимался пристав.

— Н-не знаю, — о, проняло-таки! Хоть какое-то отличие от прежнего упорства…

— Ты тринадцатого октября прошлого года в Ильинском пассаже была? И в театре? — нажимал Крамниц.

— Я… я не помню, — затряслась она.

— А ты вспоминай, — посоветовал ей Иван Адамович. — Воды вот попей, успокойся и вспоминай, — пристав сам налил из графина в стакан и подвинул его к Эльзе.

Стуча зубами о край стакана, девушка сделала несколько маленьких глотков.

— Был день, когда я днём в пассаж ходила, а вечером в театр, — слова давались ей с трудом. — Но я не помню, в какой день это было… Честное слово, не помню!

— А день такой один был? — ухватился пристав за слова Эльзы.

— Д-да, да, один! — часто закивала она. — в другие дни я только в пассаж ходила или только в театр!

— Тогда вспомни! Раз он один такой был! — Крамниц опять повысил голос.

— Не могу! — девушка, похоже, готова была расплакаться. — Не могу! Давно же было!

— Пьесу какую давали в тот день, когда ты в театре была после пассажа? — вклинился я.

— Смешную… комедию, — Эльза шмыгнула носом.

— Himmelherrgott! [2] — от избытка чувств Крамниц воскликнул по-немецки. — Какую комедию?! Как называется?!

С совсем уж нечленораздельным мычанием девушка замотала головой. Ну вот, только этого нам не хватало… Крамниц плеснул ей ещё воды и чуть ли не силой заставил выпить.

— О чём была пьеса, помнишь? — я попытался зайти с другой стороны.

— Да… — отозвалась она не сразу, уж не знаю, вспоминала или успокаивалась. — Там граф пытался помешать женитьбе своего управляющего, чтобы овладеть его невестой…

Ага, «Женитьба Фигаро», стало быть. Мы с Крамницем переглянулись, видно было, что он тоже сообразил. Что ж, пусть ненамного, но уже легче — надо выяснить, по каким дням в октябре месяце давали комедию, а главное, давали ли её тринадцатого числа.

— Я вспомнила! — ожила Эльза. — Вспомнила! В тот день в театре их высочества царевич Владимир и царевна Ирина были! Их приветствовали перед началом представления!

Ну вот, уже лучше. Уж это мы выясним точно.

— Моли Бога, чтобы это тринадцатое октября было, — угрожающе прорычал Крамниц.

— Но почему? — Эльза снова зашмыгала. — Почему это так важно? Я не понимаю…

— Вижу, что не понимаешь, — Крамниц усмехнулся. — Понимала бы — давно уже вспомнила и признала, что это баронесса тебя посылала.

— Но… — Эльза растерянно захлопала глазами, — но она же доктору заплатила… он матушку мою вылечил…

— Заплатила, значит, на суде ей оно зачтётся, — отмахнулся Крамниц. — А ты, надо полагать, признаёшь, что выдавала себя за баронессу по её наущению?!

Помявшись, Эльза кивнула.

— Не слышу! — нажал Крамниц.

— П-признаю… — кое-как выдавила из себя девушка.

— Что признаёшь?! — Крамниц продолжал давить.

— Что изображала госпожу баронессу по её велению, — тихо сказала Эльза. — Но только чтобы госпожа доктору заплатила!

— Schafskopf, [3] — с облегчением выдохнул пристав. — Судить тебя за пособничество в отравлении всё равно будут. Но если в суде ты сразу признаешься, а не так, как мне голову морочила, то пожалеют тебя присяжные или нет, не знаю, но судья скорее всего пожалеет. А если скажешь, что баронесса твоя врачу заплатила, чтобы он мать твою лечил, то, может, и её не повесят. Алексей Филиппович,