На сходе присутствовал один очень почетный гость. Это был сибирский писатель Петр Поликарпович Петров, бывший партизан этого края, редактор партизанской газеты «Серп и молот». Это имя в то время широко было известно в Сибири, да и за ее пределами. Петров был автором книг, о которых хорошо отзывался Максим Горький. Его поэма «Партизаны», насколько мне помнится, напечатанная вначале в журнале «Сибирские огни», была уже одобрена на подобном съезде партизан и вышла отдельной книжкой по его специальному решению.

Петров был крепок телом, ясен лицом, скуп на слово. Помню, что он сам, своей подтянутой фигурой, произвел на меня большее впечатление, чем его речь.

После выступления писателя районные власти решили поднести партизанам подарки. Эта часть заседания незабываема. Подарки были копеечные, но большой смысл самой акции оттого не потускнел. Бородатые и безбородые мужики, задубевшие на тяжелой работе, еще белозубые по молодости лет, вдруг теряли свой мужественный вид, выходя на сцену, смущались, не зная, куда девать свои могучие руки, кланялись в зал земным поклоном.

Зачитывал список председатель райисполкома, он же подавал и праздничные узелки:

— Хлыстов Иван, — сатину на рубаху.

— Копылев Парфен, — брезентовые ботинки.

— Скоробогатов Илья, — заготовки на бродки.

— Ситников Семен, — «чертовой кожи» на шаровары.

— Комаров Варсонофий, — пара белья из бумазеи.

Подарки получили поголовно все — человек сорок.

Самый дорогой подарок был поднесен почетному гостю Петру Поликарповичу Петрову, — охотничий кинжал с костяной рукояткой. По стародавнему обычаю тут же председатель потребовал от Петрова уплатить за кинжал символический гривенник, поскольку дарить ножи на Руси считалось предосудительно.

Сходка окончилась, и мужики поспешили на базарную площадь, где у прясел их ждали кони под седлами.

И никто из нас — ни партизаны славного командарма Щетинкина, отстоявшие здесь советскую власть от белогвардейцев и интервентов, ни мы, комсомольские журналисты, всегда спешившие туда, где затевалось какое-нибудь общественное дело, не знали, что эта сходка партизан была в их жизни последней встречей. Через два-три года все они под различными предлогами были арестованы и уничтожены как «враги народа», одни стремительно, без следствия и суда, другие в долголетних мытарствах по тюрьмам и лагерям.

Не одну неделю провели мы с Николаем Драчевым в южных районах края. Знакомились с людьми, исписывали блокноты всюду, где были: на полях, в кузницах, в которых полным ходом шел ремонт сельхозинвентаря, на вечеринках молодежи в убогих клубах и избах-читальнях, на сходках жителей сел и деревень, в которых в нелегкой, а временами даже в смутной обстановке административного нажима завершалась коллективизация, шло очищение колхозов от кулацко-белогвардейских элементов, перешедших по характеристике печати того времени к тактике «тихой сапы» (вредительству под покровом доброжелательности к колхозному строю).

И еще что мы делали — мы выступали, выступали, где только это было возможно.

Но хочу сразу опровергнуть предположение, что мы уподоблялись чеховскому оратору, готовому произнести любую речь по первому же заказу.

Нет, публичное выступление в ту пору носило свойство общественного долга. Не надо забывать, что в стране развертывалась культурная революция, и ее пафос захватывал широкие массы людей — и тех, кто учил, и тех, кто учился.

Моралью каждого интеллигента было: если ты больше знаешь, чем другие, то поделись своими знаниями, знания не твой личный капитал — он принадлежит всем.

И действительно, с беседами, докладами, лекциями выступали тысячи учителей, агрономов, врачей, партийных, советских и комсомольских работников.

Просто вызвало бы недоумение, если б ты, приехав из краевого центра, не соизволил выступить в школе, клубе, избе-читальне, наконец, на улице, на тему, которая занимала тебя самого. Мы с Николаем Драчевым выступали чаще всего вдвоем: я по текущим событиям внутренней и международной жизни, он о лучших книгах советских писателей, вышедших на гребень читательских интересов.

Как это обогащало нашу общую жизнь, какая это была замечательная традиция!

К сожалению, традиция эта не удержалась, померкла.

Бывая в последние годы в городах и селах, я часто с огорчением встречал такую картину: двадцать-тридцать специалистов живут на отшибе от всех, замкнулись в своем интеллигентском кружке, им на ум не приходит, что люди ждут их. Приезжие же из областных центров, знающие специалисты различных профилей, считают так же ниже своего достоинства прийти в школу или в клуб и рассказать со всей своей душевной щедростью о том, что составляет предмет их деятельности.

Говорю все это не в упрек обществу «Знания», которое делает доброе дело, но которому не хватает истинного размаха в пропаганде знаний — ибо часто лекторы его слишком официальны, слишком привыкли к фешенебельным аудиториям и залам, слишком избалованы массовыми сборами слушателей, а знания должны быть похожими на самою атмосферу, где человек, там и они. И надо чтобы они искали человека, а не он их. Вот в чем состоит подлинное просвещение народа…

За время моей поездки по районам края в редакции произошли сдвиги, которые я уловил с первой встречи с моим заместителем.

— Георгий, тебе уже три раза звонили из краевой комиссии по чистке партии.

— А что такое произошло?

— Ну, мне всего не сказали, но из намеков я понял, что в наш редакционный аппарат пролезли чуждые элементы.

При первой же возможности я направился в комиссию по чистке партии, которая еще не началась, но подготовка к ней охватила уже весь край.

Комиссия размещалась в помещении партколлегии крайкома партии и уполномоченного комиссии советского контроля по Западно-Сибирскому краю.

Ответственный работник комиссии был из числа приезжих из Москвы. Он долго расспрашивал о работе редакции, о состоянии газеты, а затем попросил меня охарактеризовать сотрудников редакции поименно.

Я удивился, сказав, что это займет немало времени, так как в редакции несут службу несколько десятков человек.

— А ничего, нам торопиться некуда, — утешил он меня.

— Коли вас это не смущает, пожалуйста, я готов рассказать о каждом, — согласился я.

— Кстати, посмотрим, насколько серьезно знает редактор свои кадры, — не без тайного намека, тоном, далеким от доверительности, заметил приезжий работник.

Я хорошо знал людей, с которыми работал, но поручиться за то, что знаю каждого из них по всем статьям их биографий, что называется «до десятого колена», едва ли я мог.

В конкретных условиях редакционной работы меня каждый из сотрудников интересовал, прежде всего, тем, какова его деловая подготовка, способен ли он выполнять круг своих обязанностей и достаточно ли он инициативен в этом.