Блондинка пустилась в длинные рассуждения на языке жестов; брюнетка, судя по всему, сосредоточилась, чтобы все понять.

– Что? Когда это?

Блондинка ответила, но Рейнольдсу было неясно, что она сказала.

– Ты уверена?

Блондинка энергично кивнула.

– Почему Генри рылся в наших старых бумагах?

Жест блондинки, выражающий незнание.

– Ты действительно уверена?

Энергичный кивок.

– Может быть, ты сама переложила их, не обратив на это внимание?

Движение слева направо с раздраженным видом.

– Ладно, ладно… Что же он мог искать?

Пожатие плечами, приподнятые брови.

Ноа задержался, чтобы посмотреть на это. Завороженный тем, что видел.

Обычная сцена…

Но что из этого обычного остается нам, когда наши рассуждения, споры, вспышки гнева, беседы: личные, семейные и дружеские – все это прослушивается? Что остается, когда жизнь каждого гражданина выставлена на всеобщее обозрение и разглядывается людьми, скрытыми в тени? В оборудовании, которым пользовался Ноа, не было ничего сверхъестественного. И даже самый ленивый хакер планеты способен без труда взломать пароль сети вай-фай. А когда ты в Сети – это означает, что перед тобой широко открыты все двери и окна, а стены стали стеклянными, словно ты там, среди этих парочек, семей, холостяков, – невидимый… Эдвард Сноуден, этой осенью появившийся на первых страницах газет, объявил, что младенцы, которые сегодня рождаются на свет, никогда не узнают, что означают слова «частная жизнь».

Рейнольдс задействовал другую камеру: коридор, в который выходят комнаты нижнего этажа. Дверь в глубине была открыта. За ней он заметил металлический шкаф с архивными ящиками. Внимание его многократно усилилось.

Ни одно из электронных приспособлений не даст ему возможности увидеть, что находится в этих ящиках. Даже если одна из двух женщин откроет какой-то из них, все равно камера находится слишком далеко. Придется к ним заглянуть…

Ноа выключил компьютер и вернулся в гостиницу.

Всю ночь туман клубился перед моим окном. Я не любил ночей, когда он поднимается с моря, пахнет йодом, распространяется по улицам, наводняя остров, отделяя его от всего остального мира, заставляя потухнуть звезды и все источники света за исключением бледных лун уличных фонарей и зловещих красно-зеленых огней светофоров. Мне все время кажется, что из него что-то может внезапно появиться. Что-то или кто-то…

Мама Франс – тот самый шантажист…

Неужели это возможно? Ее поступку обязательно должно быть объяснение. Возможно, все было наоборот: шантажист поместил в эту урну какое-то доказательство власти, которая у него есть над ними обеими.

Не верь им. Они лгут.

Итак, то послание отправил мне Чарли. Чарли, которого в нашем доме принимали бессчетное количество раз. Чарли, с которым мои мамы обращались как со своим вторым сыном, как с моим братом, – что и было правдой до нынешнего вечера.

Меня грызла печаль. Она не давала дышать. На груди словно лежало что-то тяжелое, что никогда, как мне казалось, не станет легче.

Уснуть не удавалось. Ко всему прочему мне было страшно – я боялся будущего, где меня могла ждать только катастрофа. Возникло чувство, что остров, который все эти годы был приютом, убежищем, недолго останется таковым. Что мне нужно покинуть его как можно скорее. Чтобы отправиться в тюрьму? Туда, где ведется полицейское расследование? Нашли ли они какие-то другие следы? От шефа Крюгера у меня больше нет никаких новостей.

Я слушал тишину дома. Все было спокойно. Посмотрел на светящиеся в темноте цифры на табло будильника: 2.02. Мамы уже десятый сон видят. Включив лампу у изголовья, я склонился над ящиком ночного столика и вынул оттуда маленький электрический фонарик. Отпихнув простыню и покрывало, накинул халат поверх пижамы и босиком направился к двери. За пределами моей комнаты царила тишина. И темнота. Все огни были потушены, кроме моего. Мама Франс и мама Лив спали через две двери от меня. Я дошел до их комнаты. Приник ухом к перегородке. Ни единого звука, кроме легкого похрапывания. Я поколебался, но, зная, что их дверь не скрипит, открыл ее. В слабом свете, падающем от окна, я созерцал два сонных лица. Одно из них – Лив – умиротворенное и безо всякого выражения, другое – Франс – нахмуренное, измученное даже во время сна; такое впечатление, что во сне она борется с каким-то внутренним врагом. Послушав их дыхание, я снова закрыл дверь.

Когда я вернулся домой, после того как подкараулил Чарли в переулке, Лив спросила, что произошло. В ее голосе звучали нотки недоверия. И я отчетливо видел подозрение в ее глазах.

Лестница…

Мои босые пальцы ног на ковре; зеркало над камином поймало мое отражение – я спускаюсь по ступенькам.

Гостиная была окутана молочным полумраком из-за тумана, клубящегося за стеклами, будто вата. Луч фонаря скользнул по стенам, породив большие тени в углах.

Я тихонько пересек гостиную до самого коридора, ведущего в их кабинеты; светящаяся кисть маяка обмахивала то стены, то мебель. Во второй раз за эти несколько дней я вошел в кабинет Лив – туда, где находится шкаф-картотека с металлическими ящиками, в котором мои мамы хранят документы. На этот раз я намеревался методично перерыть их, один за другим. Входя, я не стал зажигать ни верхний свет, ни лампу из разноцветного стекла, стоящую на древности, которая служит Лив рабочим столом. За полосками жалюзи и лижущими оконное стекло языками тумана угадывался темный силуэт рябинового дерева.

Ящик издал слабое звяканье, когда я его открыл. Я направил внутрь луч своего фонарика, как дантист, осматривающий рот с испорченными зубами, и начал перебирать лежащие там документы. На самом деле я не знал, что ищу. В фильмах те, кто это делает, либо наделены уникально чуткой интуицией, либо такой же уникальной удачливостью. Ни то, ни другое ко мне не относилось. Следующий час я провел, вынимая папки и просматривая их содержимое. Без толку. Счета за телефон, электричество и дрова, счета из охранной фирмы, бронирование клиентов на будущий год, бухгалтерская отчетность за мини-гостиницу, банковские выписки… Я шарил в тумане в поисках того, природу чего я не понимал, но предполагал: стоит мне это увидеть, как я сразу пойму, что передо мной то самое, важное… Вот только ничего похожего в ящиках не попадалось. За исключением большого конверта – опечатанного и без надписей, но у меня не было времени его открывать, а затем снова заклеивать. Задвинув ящики, я подошел к старому рабочему столу.

«Если что-то такое и есть, оно должно находиться в этой комнате», – сказал я себе и засунул пальцы под кожаный бювар. Ничего. Открыл все три боковых ящичка. Ничего. Затем центральный ящик. Авторучки, конверты, скрепки, ножницы, степлер…

На всякий случай я сунул руку под крышку стола над ящиком, как это делают в фильмах. Надо ли говорить, что мы смотрели одни и те же: я почувствовал под пальцами какой-то предмет, приклеенный липкой лентой.