Зорин больше не мог этого выносить и пошел на платформу. Сердце отчего-то переполнилось тоской от чужого разгула.

— Чего рожа кислая? Буянят? — Вотан вынырнул из-за колонны, похожий со своим топором на древнего воина.

— Да, — отмахнулся Зорин. — Болтают чушь какую-то. Шилоклювов они по десятку каждый пристрелили…

— Не обращай внимания. Это же просто шваль, они едва патронов наскребли билет на трибуны купить, чего уж там про выстрелы говорить… Ладно, пойди, подмени там Сигурда ненадолго. Заодно на богатеньких глянешь, может, когда пригодится знакомство. Напомнишь, мол, так и так, в угодьях Лукича встречались… Они, знаешь, очень серьезно к этому делу относятся. Похлеще детей в цирке глаза горят!

Кирилл не слишком понял тираду о цирке и горящих глазах, но пошел, куда указал Вотан. Это была большая палатка, в которой обосновалось начальство. И из нее тоже неслись голоса, смех и звон посуды.

— Хорошо, что пришел, малой! — воскликнул Сигурд. — Отбегу отлить. Веришь, уже думал, за палатку придется! Нельзя ж таких людей без присмотра оставить… Только глаза им особо не мозоль, не любят!

Зорин не стал заходить за полог и остановился возле оконца, затянутого сеткой. Во главе большого стола сидел начстанции. Его гости, и это было сразу видно, относились к так называемой верхушке общества. Их властные жесты были полны чувства собственного достоинства. Их добротная одежда, прекрасно сшитая, удобная и красивая, была труднодоступной мечтой простого жителя даже в Полисе. Но самое главное, что поразило Кирилла — стол в буквальном смысле был заставлен деликатесами, которые уже давно не снились жителям Красной ветки. Впрочем, сидящие за ним люди не обращали на еду практически никакого внимания, изредка небрежно поддевался вилкой маленький кусочек, чтобы закусить выпитое.

— …А я вот у себя на станции сарайчик соорудить распорядился. Еще в том месяце. Снаружи-то обычная палатка, темно-зеленая, ничего особенного. А внутри, — глаза говорившего азартно заблестели. — Внутри, брат, хоромы: каркас деревянный, стены из пластика, на стенах — шкуры, рога, челюсти… даже несколько чучел есть. Нашел таксидермиста, неплохо делает!

— Сергей, ты уже надоел со своим «трупным домиком»! — перебил его один из гостей Лукича. — Если чучела и делать, так отлично. А не как у тебя: глаза нарисованные, нитки из швов торчат… Не комильфо это.

— Много ты понимаешь. «Не комильфо»! У самого в активе ни одного даже клыкана нет, а все туда же, рот разеваешь! — Сергей сердито надулся, скрестил руки на пузе и уставился в противоположную от соседа сторону.

— Обиделся, что ли?

— Да хватит вам! Как дети малые. Чего ссоритесь? Я вот вообще считаю, что охота, выпивка и бабы есть неотъемлемые черты настоящего мужика, — произнес молодой мужчина, сидевший между спорщиками, приобнимая их за плечи.

— Краса-авчик! Хорошо сказал! Ну, будем!

Стаканы дружно стукнулись краями и слили содержимое в глотки охотников.

— На охоте ведь наступает полное расслабление. Тут, как в бане: ни чинов, ни регалий, почти коммунизм. Сплошные свобода и счастье, — распинался лысеющий мужичок в светлой замшевой куртке, украшенной бахромой. — Еще я тут с людьми добрыми и честными общаюсь. Не то что сволота эта станционная. То, прости господи, из Полиса чего-то хотят, то фашисты другого требуют. Хорошо хоть коммунисты от нас далече, а то и с ума сойти недолго… Только тут и отдохнешь!

— А вот у меня, например, давеча Никишкин спрашивает… ну, ученый нашенский: «А не жалко ли вам божию тварь жизни лишать?» Ты слышал? Божию! Да заглядывал я в глаза этим тварям, не поленился морду-то приподнять. И не нашел там какой-либо душевной агонии… Нет ее. Не чувствуют мутанты боли, и все тут. Даже дег, у которого из всех них самая тонкая нервная организация, и тот убог, — сухой кашляющий смех наполнил шатер.

— На самом деле, стремление зверя к добыче просыпается в каждом человеке. Инстинкт охотника заложен даже не веками — миллионами лет существования человека! Каждый мужчина — охотник на мамонта, добытчик, глава рода. Тот, кто не может позаботиться о себе, тот не настоящий мужчина. Нищета — удел слабых. Богатые нравственнее хотя бы потому, что могут позволить себе больше. Мы свободнее в поступках, поэтому больше понимаем. Так и передай своему Никиткину, понял?

— Легко! — довольно кивнул оппонент неведомого Никишкина.

— А ты, Макар, чего невеселый? Или водка тебе поперек горла встала от наших разговоров? — обратился хозяин застолья к одному из гостей, и по тому, как затихли прочие разговоры, человек это был не маленький.

— Да вот есть у меня мечта одна… несбыточная, наверное…

— Макарыч! — Лукич подтянул руку охотника вплотную к себе. — Запомни: на моей станции невозможного нет! Давай, выкладывай, что за грезы такие несбыточные у тебя, охотника с «московской пятеркой» за плечами?

Лицо Макара сделалось отстраненным. В палатке воцарилась настороженная тишина.

— Твоя правда, Лукич, дорогой… Стигмат, шилоклюв, упырь, демон, арахна — это все, конечно, хорошо. Но вот вичуха…

По палатке прокатился вздох разочарования. Птеродактили были неуязвимой добычей. Такой трофей не смог заполучить пока ни один член клуба.

Кирилл смотрел на этих людей с отчетливой неприязнью. Их коллекционное оружие, превосходно украшенное и дорогое до умопомрачения, конечно, изумляло. Но разве можно тратить столько времени и средств на его приобретение, чтобы потом использовать для глупой забавы? Можно ли заниматься соревнованиями и мериться трофеями, когда подавляющее большинство людей в метро недоедает? Болеет? Не имеет безопасного ночлега? В руках этих мужчин была сосредоточена колоссальная власть, но растрачивали они ее по пустякам, на удовлетворение собственных капризов, не считаясь больше ни с чем.

И вдруг у Зорина перехватило дыхание, а кровь прилила к голове: спиной к нему сидел бритоголовый мужчина в сером костюме, и этот затылок юноша узнал бы из сотен подобных. Гостем Лукича был Федор Сомов собственной персоной! И то, что Сомов был в этой компании, судя по всему, абсолютно своим, стало особенно неприятным открытием. Люди на Красной ветке, доверившие ему свои жизни, ждали, что он честен, что он настоящий коммунист!

— Ирина, Ирина… Неужели и ты здесь? — Зорин шепотом произнес это имя и тут же увидел ее в сопровождении двух автоматчиков.

Но в груди ничего не дрогнуло. Как будто чужой человек, незнакомая, совершенно другая женщина, стуча каблучками, вошла в палатку, засмеялась в ответ на приветственные возгласы мужчин и присела на краешек стула рядом с Сомовым. Перекинутая через локоть пушистая жилетка и длинные русые пряди, туго собранные в конский хвост, поймали свет, загоревшись золотистым бликом. Но маятник бедер Лыковой, обтянутый синими джинсами, больше не завлекал, не кружил голову, не пробуждал желания.

«Как обрубило», — подумал про себя Зорин и отвернулся.

* * *

«Шикуешь, товарищ Сомов? — мрачно думал Лыков, разглядывая свиту красного босса. — Народное добро разбазариваешь? Нехорошо, Федор Иванович, нехорошо!»