Они часто и подолгу сидели в баре, разговаривали, но вот танцевали — странное дело! — всегда молча. Когда танец заканчивался, Мелия так же молча шла в гостиную и усаживалась подле Маргарет. Толли не делал ни малейших попыток что-то изменить в этих установившихся отношениях. Он прекрасно понимал, что Мелия преисполнена решимости отвоевать утраченные позиции. Но беда, случившаяся с Джеральдом, настолько заслонила для него любовные переживания, что он ни разу не попросил ее о встрече тет-а-тет. Приветственный взмах руки при встрече в гостиной, обмен улыбками за ужином, танцы в полном молчании — и все.

Спустя несколько дней после отъезда Джин в Лондон Толли заметил, что Мелия заинтригована его поведением. Она, вероятно, решила, что отъезд Джин напрямую связан с выдвинутыми ею ранее условиями. Толли не стал ее разубеждать. И совсем не потому, что ему нравилось наблюдать за ее расчетливой игрой. Просто у него не было ни малейшего желания спорить с Мелией, а тем более выяснять отношения. Зная нрав своей бывшей возлюбленной по нескольким сценам, которые она закатывала ему в прошлом, он предпочитал на этот раз обойтись без объяснений. Но шло время, и в его душу начали закрадываться сомнения: а вдруг с Мелией и в самом деле произошли перемены?

Догадка Толли была отчасти верна. Мелия действительно переменилась, и тому имелось множество причин. Начать с того, что премьер-министр все еще был жив. Бюллетени с Даунинг-стрит, распространяемые ежедневно, сообщали о критическом состоянии больного и о том, что у лечащих врачей, увы, нет надежд, но старик вопреки всем мрачным прогнозам медицинских светил не умирал. Следовательно, таяли и надежды Эрнеста Дэнкса на премьерское кресло при всей его репутации блестящего политика.

Оставалось одно — ждать! Но именно ждать Мелия никогда не умела и не любила. А очутившись в Швейцарии, среди красот зимних Альп, она вдруг почувствовала, что Даунинг-стрит — это так скучно, так прозаично и так неопределенно, что ее честолюбивые планы как-то потускнели.

Вместе с тем стало меркнуть и то впечатление, которое произвел на нее когда-то Эрнест Дэнкс. На расстоянии он уже казался Мелии скучным, приземленным, даже неприятным человеком. А рядом был Толли, неотразимо красивый, полный жизни, раскованный, энергичный. Такого мужчину не так-то легко забыть, даже когда он далеко. А уж когда видишь его изо дня в день…

Мелия, как опытная обольстительница, быстро собрала вокруг себя толпу поклонников, в которую автоматически были включены все молодые люди, проживавшие в гостинице. Правда, свита получилась довольно пестрой: много юнцов-студентов, приехавших в Швейцарию на зимние каникулы, молодые успешные бизнесмены с сомнительной родословной. Те прибыли на модный курорт исключительно для того, чтобы упрочить свое положение в обществе и обзавестись полезными связями. На их фоне Толли конечно же был кавалером номер один. И в глубине души Мелия уже не раз горько пожалела о том, что так опрометчиво распрощалась со старой любовью, поспешив поменять ее на новую. А новая любовь строчила ей пространные письма, которые авиапочта доставляла каждый день. Письма Эрнеста Дэнкса были такими же скучными, как и он сам. В них он продолжал строить планы на будущее, разумеется, на свое будущее. Правда, в этом будущем все же отводилось место и ей, но Мелия привыкла получать от своих поклонников совсем другие письма. А вот по части выражения чувств потенциальный кандидат на должность премьера был явно не силен.

С трудом сдерживая зевоту, Мелия пробегала глазами страницы, исписанные убористым почерком, а иногда ее настолько утомляли велеречивые рассуждения о собственной политической карьере, что она и вовсе откладывала письмо в сторону. Именно после прочтения очередной эпистолы от будущего премьер-министра у нее и созрело решение, что с Толли надо восстановить отношения. Вечером того же дня она недвусмысленно дала ему понять, что их ссору, если можно пустяковую размолвку назвать ссорой, пора забыть как нелепое недоразумение. Такая стремительная перемена в поведении Мелии заинтриговала Толли. Но он трезво рассудил, что надо понаблюдать за развитием событий, не впадая в эйфорию. Впрочем, эйфории не было вообще. И это удивило его самого.

«Почему же я не рад?» — спрашивал себя Толли. Ведь его хитроумный план сработал, он уже чувствовал вкус победы на своих губах, и это притом что ему даже не пришлось бросать в бой резервы. Сладкие улыбки, томные взгляды, нежное пожатие руки при прощании — все говорило о том, что крепость должна пасть в течение нескольких ближайших дней. Он пытался рисовать в воображении, как снова заключит Мелию в свои объятия, как станет целовать ее в алые полураскрытые уста, как будет вдыхать аромат ее духов и легкий цветочный запах ее волос. Но вот он притягивает ее к себе еще ближе, еще жарче его поцелуи, а там…

А там — ничего! Соблазнительные картины не зажигали его возможностью их скорого осуществления, пульс оставался ровным, сердце билось спокойно. Толли не ощущал желания. Нет, не так все было раньше, когда его ухаживания за очередной красоткой венчались заслуженной и желанной победой. Совсем не так! Неужели он утратил интерес к женщинам? Или только к Мелии?

— Что же со мной происходит? — спросил он себя вслух, направляясь к матери.

Он застал Маргарет стоящей посреди своей комнаты. Она плакала, глаза ее светились каким-то странным блеском.

— Мама! Что с тобой?

Она протянула ему обе руки, и он сжал их.

— Ах, Толли! — воскликнула она. — Случилось чудо, в которое я даже боюсь поверить.

— О чем ты говоришь? Какое чудо?

Мать рассказала ему о звонке Джин. Рассказ ее был сбивчивым и не очень убедил Толли, а потому, выйдя из комнаты Маргарет, он решил сам позвонить Джин и поговорить с ней. Но разговор получился скомканным, их прервали буквально на полуслове. Толли пришел в ярость и потребовал от телефонистки снова соединить его с Лондоном. Но ему ответили, что на линии какие-то помехи и связь с Цюрихом нарушена. На устранение неисправностей уйдет как минимум несколько часов.

Разъяренный Толли швырнул трубку, но делать было нечего. Конечно, ему хотелось узнать подробности, но и того, что успела сказать ему Джин, было достаточно, чтобы понять: случилось нечто экстраординарное. Во всяком случае, ни с чем подобным он еще никогда не сталкивался. Но если письмо — не досужий вымысел, если оно реально существует, размышлял он, то еще вопрос, что оно может значить для матери. О чем ей написал Стивен?

Два последующих дня он провел в тревоге за мать. Маргарет была сама не своя. Она ждала письма с такой страстной надеждой, что временами Толли охватывала паника. Вдруг Джин все же ошиблась? А если письмо не от Стивена или в нем нет ничего важного? И значит, все ожидания матери тщетны. А у него слишком свежи в памяти воспоминания о том, как она едва не лишилась рассудка, узнав о гибели мужа. Сейчас, правда, ее состояние улучшилось, особенно в последнее время. Но кто может гарантировать, что депрессия не вернется к ней снова и не последуют долгие месяцы борьбы за сознание близкого человека?

— Ну, если Джин что-то напутала, я убью ее! — громко воскликнул он.