Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Донеслись звуки музыки.
«Воццек», подумал я. Эту оперу я раньше никогда не слышал.
Я представлял себе порнокартинки, проституток, Ребекку, Сказочную Принцессу, Эвелин, готовящую капуччино. Музыка звучала все громче. Но ничего не происходило. Раздались шаги.
«Билетер, наверное», — подумал я.
В воздухе плыли волны музыки.
Руки у меня были в крови, кожа расцарапана. Я вытер ладони о кафель.
Моя жизнь остановилась, я считай что умер в этой палермской опере, пора было браться за собственный некролог.
Я все никак не мог остановиться. Может, хоть кровь поможет. Кровь, говорят, часто помогает. Музыка зазвучала еще громче. Я почувствовал боль. Моя жизнь была похожа на приморскую деревушку, из которой я хотел убежать, потому что изучил каждый булыжник мостовой до последнего. Мой член все больше съеживался и кровил, я довел его до плачевного состояния. Сейчас у меня между ног болтался шмоток плоти с ободранной кожей. Я застегнул ширинку. Дрожа, как пациент, страдающий болезнью Паркинсона в последней стадии, я вышел из туалета и, прислонившись к мраморной колонне, замер. И тут я увидел Ребекку. Она искала меня. Как же она была красива! И одинока. Точно так же, как и я; кровь на моих руках придавала мне мужественности. Наконец я стал похож на мужчину! Пришлось подождать, понадобилось даже сходить в оперу в Палермо, но все это оказалось не напрасным.
— Где ты был?
— Я дрочил.
— Что-что?
— Я дрочил, чтобы вызвать эрекцию.
— Идиот.
Она хотела меня ударить, но я уклонился. Я всегда это заранее предчувствую, будь это затрещина или пуля счастья, — я чувствую их приближение и быстро отклоняюсь в сторону.
— Давай вернемся в гостиницу.
— Что случилось? — спросила она. — Ты плохо себя чувствуешь? Ты заболел?
— Да, я заболел.
— А опера?
— Да плевать на оперу, дрянная постановка.
— Не волнуйся ты так из-за одной неудачной эрекции, мы ведь часто занимаемся любовью.
Но я сам был как неудачная эрекция в этот момент, вся моя жизнь была одной большой кровавой эрекцией, наконец я стал тем, кем мне суждено было быть с самого начала. После выхода моей первой книги я получил письмо, в котором говорилось: «Кто живет как хрен, через хрен и погибнет».
Назад в гостиницу мы тоже шли пешком, только прибавили шагу. До чего же дивный выдался вечер, просто слезы на глаза наворачивались!
Когда мы уже были в номере, Ребекка сказала:
— Все-таки жалко, что мы не послушали оперу.
Мы вышли с ней на балкон.
— Смотри, — я показал рукой перед собой, — там порт.
— Да, — отозвалась Ребекка.
— А вон там, — я снова показал, — вон там — город.
— Да, — эхом откликнулась Ребекка.
Тут я вдруг вспомнил, что так и не распаковал статуэтку, сделанную страдающей псориазом скульпторшей, так и не распакованная, она перекочевала в чулан. Вспомнив об этом, я вдруг неудержимо расхохотался.
— Над чем ты смеешься? — спросила Ребекка.
— Надо всем, — ответил я, — надо всем.
Я показал ей кровь на своей правой ладони и обнял ее, и мы вместе с ней начали смеяться над этой кровью и моей борьбой за эрекцию в опере; мы смеялись, но на самом деле нас уже не было.
— Ты все еще хочешь быть похожей на Мата Хари? — спросил я.
Ребекка отрицательно покачала головой.
— Отныне я твоя, — сказала она.
— Глупости, — сказал я.
На следующий день с моей эрекцией опять все было в полном порядке. По свидетельству Ребекки, я скакал по кровати так, словно вдруг стал мировым чемпионом.
* * *
Милая Ребенка,
Несколько дней назад ты спрашивала, рад ли я, что весь мир лежит у моих ног. Я уже давно не замечал, чтобы мир лежал у моих ног. И это несмотря на полученный орден, несмотря на деньги, которые приносит «Кулинарное искусство после Аушвица», и встречи с высокопоставленными чиновниками.
Ты, похоже, считаешь, что мир действительно лежит у моих ног, и это прекрасно, эйфория настолько ценная вещь, что для нее даже слов не подберешь. Вернее, никаких слов для нее и не надо. Эйфория хороша и без слов.
Не так давно ты спрашивала, не оттого ли я беру тебя с собой, что чувствую себя виноватым. Я ответил тебе, что никакой вины за собой не чувствую. И это правда. Во всяком случае, что касается нас с тобой. А почему ты сама продолжаешь везде со мной ездить? Или тебе не нужно искать для всего причину, достаточно просто привычки?
Ребекка, еще ты сказала, что я стал скуп на поцелуи. Стоит ли, вопреки всему, продолжать, стоит ли пытаться?
Я не тот человек, за которого ты выйдешь замуж, я не буду отцом твоих детей, я уже не лежу у твоих ног, я стал скуп на поцелуи; правда, у меня к тебе слабость, большая слабость, и когда я писал тебе, что считаю своим долгом посмотреть на тех мужчин, с которыми ты будешь флиртовать в будущем, когда меня уже не будет рядом с тобой, я кокетничал, но тем не менее я не твой.
Даже если люди в жизни расходятся, расставание их тоже связывает.
Милая Ребекка, я не стану говорить, что любил тебя: возможно, на самом деле единственная вещь, которая нас связывала, — это то, что мы не умели любить никого, кроме самих себя. Мы думали, что любим друг друга, и некоторое время тешились этой иллюзией, сидя на краю бассейна, но на самом деле каждый из нас ощущал себя королем вселенной и почти не замечал другого.
Желание встретить на своем пути очаровательного принца, который тебя страстно полюбит, — скорей всего, именно это скрывается за любым горем, волнением, заиканием, это то, что стоит за всякой мечтой об осмысленной и интересной жизни. Неистребимое и вечное желание встретить принца на белом коне.
Я не твой принц на белом коне, я крыса на игрушечной лошадке. Театр ложной надежды закрывается.
Я буду по тебе скучать, и из-за того, что я буду по тебе скучать, я буду тебя ненавидеть, но время все излечит.
Возможно, тебе встретится новая большая любовь, возможно, такая встреча уже произошла, и, возможно, это вызовет в тебе эмоции, похожие на счастье. Это счастье будет прекрасней, лучше и больше, чем наше с тобой.
Но ты не должна упрекать меня за то, что я не хочу быть свидетелем твоего нового счастья.
Целую,
Роберт.
— Что ты там пишешь? — спросила она.
— Письмо, — ответил я.
Мы сидели в ресторане в Палермо. Его посоветовал нам швейцар, тот самый, который просил меня подписать книгу.
Между горячим блюдом и десертом я читал Ребекке вслух, не скажу точно, из какой книги. Это был перевод не то с норвежского, не то со шведского, но, помню, некоторые места были очень удачные, и я еще подумал, что надо взять это за правило: читать людям вслух между горячим и десертом.