Идя по причалу в сторону автобусной остановки, мы с женой обратили внимание на одну особенно весело раскрашенную яхту, на борту которой, ближе к носу, черными готическими буквами было выведено название суденышка – «Кристина».

У знакомого матроса, пробегающего мимо, я поинтересовался: «Кому принадлежит корабль?»

– Да какому-то шизику бородатому. Говорят, вроде физик, – на минуту тормознув возле нас, беззаботно ответил парень. И добавил: – Раньше-то эта посудина «Звездочкой» называлась… У тебя закурить не найдется? – той же скороговоркой спросил он меня.

– Извини, не курю, – ответил я. И мы с Натальей пошли дальше на автобусную остановку, чтобы вновь вернуться в почти лишенную смысла повседневную суету нашей городской жизни. Мы шли мимо выстроившихся бок о бок разнокалиберных судов, стоящих носом к причалу, на отстое. Теперь уже, пожалуй, до следующего лета.

Проходя мимо «Кристины», жена вздохнула, а я ускорил шаг, потому что без людей, с не туго свернутыми, обвисшими парусами, яхта казалась совершенно безжизненной (словно ее покинули в великой спешке) и равнодушной абсолютно ко всему в ее мерном, раздумчивом покачивании вверх-вниз у причальной стенки.

И когда яхта плавно опускалась, название скрывалось за серым бетоном причала. Но через малое время «Кристина» снова возникала над его кромкой.

На глубокий вздох жены своим еще более глубоким вздохом отозвался Байкал, прошуршав по прибрежной гальке очередной набежавшей волной.

И столько многовековой смиренной грусти было в этом долгом вздохе, что мое минутное отчаяние растаяло, как мимолетное легкое облачко в безбрежном голубом просторе.

Причал, который как стрела втыкался в берег, вывел на расположенную рядом с ним автобусную остановку.

Я еще раз оглянулся на яхту (что-то, кроме названия, все же притягивало к ней взгляд), мимоходом заметив, что у Натальи из уголка глаза, словно нехотя, выкатилась одинокая слезинка и что она тоже смотрит в ту же сторону, что и я. Яхта, все так же мерно покачиваясь на плавных волнах, тыкала то и дело своей высокой мачтой, словно указательным перстом, в безжизненное какое-то, сталью занавешенное небо.

Но что-то незамечаемое все же изменилось в этой безжизненности, хотя я и не сразу понял что.

А это был обычный тополиный лист.

Где-то на уровне верхней трети мачты весело и обреченно, будто в ритме неспешного вальса, невесть откуда сюда принесенный, он кружился такой бесприютный и такой свободный, словно бы раздумывая опускаться ли ему на темно-красную палубу яхты, где уже лежало несколько таких же жестких желтых листьев, его собратьев, или круто взмыть вверх с очередным восходящим потоком.

И, пожалуй, в этот момент лист казался единственным живым существом на фоне свинцового мертвого неба.

Живой казалась еще слеза, катящаяся по щеке Натальи. Но, в отличие от листа, она точно знала свой медленный, но верный путь – вниз…

Подошел автобус. Мы сели в него и через некоторое время отправились в город, отсекая наматываемыми на колеса километрами все, что осталось там, позади, за нашей спиной.

Ведь нам суждено еще жить дальше, до встречи с теми, кого мы так любили в этой жизни.

Ангарск, Иркутск,

июль – декабрь 1999 г.,

январь – февраль 2000 г.

Моё любимое время года – зима. Я люблю запорошенный снегом белый город. Люблю плавные, как будто задумчивые, приглаженные лёгкой пургою сугробы где-нибудь в тихом переулке, где их не касается лопата дворника. Люблю ранние фиолетовые сумерки и желтки фонарей, вокруг которых белыми мотыльками, будто в ритме вальса, кружат лёгкие хлопья снега…

А ещё, наверное, я люблю зиму за самый чудесный и таинственный праздник – Новый год! Когда все люди, вне зависимости от возраста, становятся хоть ненадолго детьми и начинают, пусть и в малой мере, верить в чудеса и волшебные сказки. В то, что добро сильнее зла, и в то, что воскресение возможно. Ведь каждый раз прошедший год умирает, уходит в историю, в вечность, в неведомые нам пространства и пределы. И снова как бы воскресает. Его сменяет новый год, дитя непознаваемого времени, и с весёлой беспечностью вступает в Историю, в Вечность, в нашу жизнь. В свои права…

Вообще, если распределить времена года по призовым местам, то первое место у меня, несомненно, получит леди Зима. Второе – сударыня Осень. Третье – жаркая дама Лето. Любимая же большинством людей жеманная барышня Весна уходит у меня, пусть и условно, лишь на четвёртое место.

Я не люблю весну за её напористость, бесцеремонность, порою хитрость, с которой она, как трактор на подстриженный газон, вторгается, правда, в отведённые ей сроки, в жизнь природы. Понимаю, что это её прямая обязанность: будоражить, будить, обновлять! Но, когда я вижу на улицах грязные лужи, вытаявший из-под снега мусор, мне всегда отчего-то становится нестерпимо грустно и даже тоскливо. Как будто что-то очень важное не удалось в моей жизни. И теперь уже вряд ли удастся, хотя бы потому, что я увидел изнанку жизни во всей её неприглядности, так долго скрываемую от глаз первозданной чистотой снегов…

Чаще других вспоминаются два эпизода.

Первый. Вторая половина марта. Какая-то развороченная под стройку в новом микрорайоне бурая земля. Грязевые потоки, бурля весёлыми ручьями, стекают в вырытый котлован. И от этой картины на душе тоскливо, неприютно, сиротливо…

А кое-где, в тихих переулках, и с теневой стороны серых панельных многоэтажек ещё белеет снег, кажущийся издали таким идеально белым. И эта его, пусть и кажущаяся издалека, чистота и какое-то нездешнее спокойствие словно вступают в резкое противоречие и с этой разворочанной землёй, и с лихорадочной деятельностью людей, копошащихся на краю котлована, как на краю обрыва, дна которого мне не видно.

Всю эту круговерть я наблюдаю, сидя в уютном чистом читальном зале библиотеки, через большое, почти от пола до потолка, окно, за которым безутешно плачут длинные сосульки, сверкая своими слезинками от ярких солнечных лучей…

Перед собравшимися на представление моей новой книги людьми выступает директор библиотеки, рассказывая о том, какой я «белый пушистый», талантливый. Я рассеяно слушаю эти приятные, скорее всего не до конца объективные по отношению ко мне, слова и чувствую, как в голове моей непроизвольно зарождаются строки будущего стихотворения, совсем не относящегося к нынешней встрече:

И второй, более давний эпизод. Апрель. Я жду во дворе дома, как мне тогда представлялось, любимую девушку. Уже тепло, но ещё нет изнуряющей жары, как бывает летом. На мне модный, по тем временам, длинный кожаный плащ. Я год назад окончил институт в соседнем областном городе, поступил в аспирантуру, да не куда-нибудь, а в Зоологический институт в Ленинграде! Молод, здоров. Чего, казалось бы, ещё желать, ведь всё и так вроде бы чудесно! Тем более что сейчас выйдет красивая жизнерадостная девушка Рита, с которой мы полчаса назад договорились о встрече по телефону, и мы с ней пойдём на концерт Елены Камбуровой, заглянувшей в наш небольшой город на два дня, на два концерта.