Мой взгляд рассеянно скользит по полуботинкам: достаточно ли хорошо они начищены? От обуви переходит на сухой серый асфальт и многочисленные, как морщины на лице древнего старика, трещины на нём. И вдруг ощущение необъяснимой тревоги наполняет всё моё существо. Как будто я вижу сейчас не заурядные трещины, огромной «паутиной» расползающиеся по асфальту, а по всем швам трещит моя жизнь, весь этот мир. И я, с обречённой неотвратимостью и ясностью осознанного предчувствия, понимаю, что всё самое горькое и страшное произойдёт со мною именно в апреле. Так оно впоследствии и станется много лет спустя… Но почувствовал я это уже тогда, в апреле далёкого года последней четверти двадцатого века, глядя на трещины, разбегающиеся по асфальту после трескуче-морозной зимы. Как будто увидал их первый раз в жизни…

– Привет! – слышу я. И, обернувшись, вижу действительно весёлую, красивую девушку в светлом плаще и туфлях на высоких каблуках, радостно улыбающуюся мне.

– Привет, – отвечаю я, стараясь придать голосу бодрую свежесть.

– Ну, чего ты такой кислый? Случилось что? – спрашивает Рита, пряча улыбку.

– Да нет. Всё нормально. Просто весна…

– Извини, Игорь, – снова улыбается Рита, – но весну я отменить не могу. Даже для того, чтобы у тебя всегда было хорошее настроение. Такое, какое было у тебя всю эту холодную зиму, с самого Нового года, когда мы познакомились. Помнишь тот безумный карнавал?

– Помню, Рита. Всё помню. Хотя кое-что хотелось бы забыть.

Рита пропускает мимо ушей последние мои слова. Может быть, потому, что они ей неприятны, а может быть, потому, что она уже витает мысленно в великолепном дворце культуры «Современник», куда мы с ней сейчас идём. И где мы познакомились в последний день, а вернее – последнюю ночь старого года на карнавале, длившемся до трёх часов ночи, уже года нового, и на который мне посчастливилось достать билет, в стоимость которого входила не только весьма обширная развлекательная программа, но и банкет. С общим и отдельными столами – для сложившихся компаний. Я взял билет с общим столом, в надежде на то, что за непринуждённым, весёлым застольем проще будет с кем-нибудь познакомиться. Тем более, как показывает опыт, после третьей рюмки обычно все становятся друзьями.

Рита пришла на этот вечер со своей компанией: приятелями и подругами. Их стол, на десять человек, стоял в небольшой нише, невдалеке от общего. И мы как-то сразу приметили друг друга. А потом то в общем застолье, а то в общих танцевальных марафонах (напрочь позабыв, что Рита пришла со своей компанией) провели вместе эту беззаботную ночь, перевалив временной Рубикон. Перейдя от старого к новому, от прошлого к настоящему и будущему…

«И падал лёгкий снег. И белые страницы несбывшейся любви предполагали сбыться…»

А сколько было неподдельной радости, веселья и смеха в ту ночь! И порою возникало ощущение, что мы только что открыли секрет вечной молодости, вечной жизни! И что ещё более важно – вечной любви! Ибо без этой составляющей вечная жизнь просто мука.

Не знаю, как Рите, а мне порой казалось, что я куда-то лечу вместе с ней, словно на быстрых санях. Не то с высокой горки, а не то с обрыва, совсем не думая о приземлении, о том, что ждёт там, внизу. Прожить наполненно сейчас: минуту, час, день, а там видно будет, куда кривая вывезет!

– Я ещё не встречала столь остроумного кавалера, – произносила Рита иногда, в перерывах смеха, когда мы танцевали очень медленное танго (в отличие от остальных, лихо отплясывающих что-то зажигательное, соответствующее ритму быстронесущейся музыки) и я о чём-то или над кем-то подшучивал. – Я и не предполагала, что можно влюбиться в слова.

– Заметьте, сударыня, в неглупые слова, – добавлял я.

Тогда мы были ещё на «вы».

После чудесного концерта Елены Камбуровой молча идём по притихшим вечерним улицам нашего уютного, чистенького, как только что умытый ребёнок, города. Прохладный ветерок от недалёкой реки кажется мне почти осенним. И я даже как будто бы чувствую запах палой листвы.

– Дыхание осени, – вслух говорю я.

– Что? – рассеянно переспрашивает Рита.

– Ветер с реки, будто осенью, – поясняю я.

– Да, – соглашается Рита. – Он перебивает даже запах готовых вот-вот распуститься тополиных почек. А ты любишь осень? – вдруг спрашивает она.

– Ты же знаешь, я люблю тебя. А с леди Осень я едва знаком, – пробую я отшутиться.

– Ну, это само собой разумеется, ибо невозможно ведь, я думаю, не любить такую красивую и отнюдь не глупую девушку, как я, – улыбается Рита. И добавляет: – Вот видишь, как я многому у тебя научилась.

– Чему, например? – с деланым удивлением спрашиваю я.

– Хвастовству и иронии по любому поводу. Особенно в минуты, когда тебе неимоверно грустно.

– А тебе грустно?

– Да. Ведь мы с тобой расстанемся на всё лето. Ты уедешь в одну сторону, я – в другую. И встретимся мы только в сентябре. А за лето так много может произойти… Я, живя у тётки, могу встретить на берегу Чёрного моря и чёрного-чёрного негра, и любезного кавалера – рыцаря своей мечты. И меня могут поглотить чёрные-чёрные страсти и чёрные-чёрные мысли. Ведь Чёрное море, с его ласковой водой, говорят, располагает к страстям…

– А я думал, что ты рыцаря своей мечты уже встретила? – провоцирую я Риту на признание.

– В какой-то мере, да, – лукаво улыбнувшись, отвечает она. И добавляет: – Да и вы, сударь, на своей биостанции на Белом море можете встретить какую-нибудь белобрысую карелку и рассеятесь с нею, как говорили дамы восемнадцатого века.

– Но ведь до сентября ещё весь май, – оптимистично говорю я, пытаясь заглушить непонятную, сосущую моё сердце тревогу, кажущуюся такой беспричинной теперь, сейчас, в этот тихий весенний вечер.

– Ты не ответил на мой вопрос, – вновь возвращается к своему Рита. – Не подумай, что я занудствую. Я просто хочу знать о тебе если не всё, то хотя бы как можно больше.

– Всё знать о другом человеке, в принципе, невозможно. Ибо и сам человек о себе, я думаю, знает не всё. Вернее, не обо всём в себе догадывается. Это ещё Достоевский подметил, сказав: «Широк человек. Слишком даже широк, Я бы сузил». Наверное, это так же, как, задержав дыхание, пытаться донырнуть до дна Марианской впадины.

– И всё-таки ответь. Ты любишь осень?

– Да. Потому что осень – это как в меру выдержанное вино. В ней присутствует мудрая грусть.

– А мне она представляется крикливой немолодой цыганкой, в своих многочисленных ярких юбках, похожих на разноцветные лоскутные наряды. А если ещё занепогодит, то и вообще – такая тоска… Вот видишь какие мы с тобой разные, – задумчиво проговорила Рита, как будто бы моя умело скрываемая печаль незаметно передалась ей.

– Ну и хорошо, что разные. Ведь противоположности, по неопровержимым законам физики, всегда притягиваются, – пробую рассеять я её задумчивость.