– Лиззи, я знаю его и знаю себя. Я знала, на что шла, и сделала это. Теперь мне страшно, но я вся в ожидании. Я думаю, что поступила правильно и одновременно неправильно. Ты меня понимаешь?

– Да, – прошептала Лиззи. Она сжала трубку. – Могу… Могу ли я помочь тебе чем-то?

– Что ты имеешь в виду?

– Я не знаю точно, – ответила Лиззи, лихорадочно прокручивая в голове разные мысли. – Ну, я имею в виду помощь во время беременности, при родах. У тебя срок когда? Ты будешь рожать в Бате?

– Не думаю…

– Но в Лондоне будет тан холодно.

– Думаю, и не в Лондоне.

– Тогда?..

– Наверное, я буду рожать в Испании, – сказала Фрэнсис, – в Севилье.

Лиззи так и ахнула.

– Но почему? Ты сошла с ума!

– Не говори глупостей. В Испании отличные больницы. Там рождается много детей.

– Я не это имею в виду, – снова закричала Лиззи. Она стояла на полу на четвереньках, и трубка у ее уха почти касалась паласа. – Я имею в виду, тан далеко, вдали от нас, вдали от твоей семьи.

– Но это же не ваш ребенок, – спокойно заметила Фрэнсис, – это ребенок мой и Луиса.

– Но Луис не хочет его!

Повисла короткая пауза. Затем Фрэнсис спокойно проговорила:

– Он не хочет, чтобы я рожала, а это не одно и то же.

– О, Фрэнсис, – простонала Лиззи. Она устала и уже ничего не понимала. – О, Фрэнсис, с тобой все в порядке?

– Я не знаю, – ответила Фрэнсис. Голос у нее был напряженный, как будто она сдерживала слезы. – Я правда не знаю. – Она помолчала, затем добавила: – Просто я люблю его. Любила всегда. Просто люблю.

И положила трубку.

Роберт, зевая и перебарывая усталость, но сосредоточенный и серьезный, хотел узнать, что сказала Фрэнсис. Лиззи с трудом смогла ответить ему что-либо вразумительное. Она сообщила, что Фрэнсис даже не думает об аборте и, наверное, будет рожать в Испании. Тут она замолчала. Роберт подождал немного, затем вежливо спросил, не обидится ли она, если он отправится спать. Лиззи кивнула и автоматически подняла лицо для поцелуя. Роберт поцеловал ее в щеку. Потом он ушел, а она осталась на кухне, приготовила чай и принялась пить его, вновь и вновь прокручивая в голове то, что услышала от Фрэнсис. И делала она это не только из заботы о сестре, но из инстинктивного желания освободиться от ужасного скрипучего голоса, который все повторял внутри нее с занудливым постоянством: „У тебя дети, у тебя дети, у тебя дети…"

Стояла ужасная жара. Даже в темных, пещерообразных пространствах между домами она накрывала вас, словно кутала в одеяло. На июльских же улицах, где не было ни ветерка за исключением редких капризных порывов, которые, казалось, имели целью лишь бросить песок вам в глаза, дышать становилось просто невозможно.

Шахта лифта была украшена коваными лилиями и листьями акации, на стенах – позолота. Типично испанский стиль, подумала Фрэнсис, тяжелый, претенциозный, немного смешной, но впечатляющий. Рядом со складывающимися дверями имелась панель со светящимися кнопками, и возле каждой были прикреплены аккуратные бронзовые таблички с выгравированными на них фамилиями: Доктор Лурдес Пиза; сеньор и сеньора Лоронецо; Мария Луиза Фернандес Пресиоса; профессор X. и доктор А.Мария де Мена. Фрэнсис сосчитала про себя до трех и нажала кнопку.

Из маленького динамика послышался слабый щелчок, затем женский голос сказал:

– ¡ Dida![13]

– Доктор Ана де Мена дома? – спросила Фрэнсис. – Доктор Ана де Мена.

Голос в динамике на секунду задумался.

– ¿ Quién habla?[14]

– Фрэнсис. Фрэнсис Шор.

– Я узнаю.

Фрэнсис ждала в темном подъезде у маленькой решетки динамика. С одной стороны от нее была полупрозрачная дверь, выходившая на раскаленную улицу. С другой – маленький арочный коридор, ведший к двери комнаты консьержки. Эта дверь была приоткрыта и удерживалась в таком положении подставленным под нее пластиковым ведром, видимо, для того чтобы дать доступ в комнату хоть какому-то ветерку. Из ведра медленно появилась морда полосатой кошки, которая с любопытством, но не слишком дружелюбно в течение нескольких секунд разглядывала Фрэнсис. Затем морда опять исчезла в ведре. Динамик снова щелкнул.

– Фрэнсис? Фрэнсис, я отправляю вам лифт.

– Спасибо.

Большая кабина медленно поползла вниз внутри лифтовой шахты. Вздрогнув, она остановилась вровень с Фрэнсис, позволив ей открыть две пары дверей и войти внутрь. Интерьер кабины был украшен красным деревом, красиво обрезанными зеркалами и бра в виде языков пламени, укрепленными на позолоченных кронштейнах. Лифт собрался со своими могучими силами и тяжело повлек Фрэнсис вверх на третий этаж, к квартире де Мена.

Ана не поцеловала Фрэнсис. Она взяла ее руку, секунду твердо подержала в своей и отпустила. Ана была одета в желтый льняной летний костюм с короткими рукавами и золотыми пуговицами. Ее волосы, такие гладкие и блестящие, что казались нарисованными, были схвачены сзади черным шелковым платком в белый горошек.

Она провела Фрэнсис в гостиную. Окна комнаты были закрыты от солнца ставнями, и поэтому мебель казалась стаей огромных животных, сгорбившихся на ковре. Только у самых окон оставалась узкая полоска света, умудрившегося прорваться сквозь ставни и вызывающе лежавшего на полу.

Ана сказала:

– Слишком жарко. В июле и августе в Севилье ужасно жарко. Я бы никогда не осталась здесь на лето, если бы не была вынуждена. Хотите сока?

– Да, пожалуйста, – благодарно ответила Фрэнсис.

Она устроилась на диване, на котором сидела, когда Луис приводил ее сюда на обед, на внушительном диване, покрытом декоративной гобеленовой тканью. – Очень мило с вашей стороны, что вы согласились увидеться со мной. Мне следовало позвонить. Не знаю, почему я этого не сделала. Я знаю, что по средам вы не бываете в больнице, поэтому пытаюсь убедить себя, что это порыв.

– Порыв? Увидеться со мной?

– Поговорить с вами. Спросить вас кое о чем. Я имею в виду, после того как я сама расскажу вам кое-что.

Ана подошла к двери гостиной, распахнула ее и крикнула, чтобы принесли напитки. Голос, который говорил с Фрэнсис по домофону, ответил, что сделает это только после того, как завершит дело, которым сейчас занимается.

– Это Мария, – сказала Ана. – Она была няней у Луиса и у меня и пришла сюда, когда я вышла замуж. Упряма как мул! – Ана снова прошла в гостиную и села на диван на противоположном от Фрэнсис краю. – Если она не появится через пять минут, я сама пойду сделаю сок, даже если это выльется в десять минут ее ворчания. Она считает кухню своей вотчиной.