– Это нелегко.

Фрэнсис допила свой „гранизадо" и поставила пустой стакан на столик рядом с собой.

– Я солгала своей сестре. Я сказала ей, что Луис не говорил об аборте. Я сделала это инстинктивно, чтобы защитить Луиса. Я никогда ей не скажу об этом и даже толком не знаю почему. Но я точно знаю, зачем я пришла к вам.

– Зачем же?

– Я пришла, потому что вы врач. Мне нужна ваша помощь для того, чтобы получить место в больнице, когда я буду рожать в декабре. Я думаю, что могла бы попросить об этом Луиса, но мне не хочется этого делать. Я предпочитаю попросить вас. Я хочу рожать здесь, потому что это не только мой ребенок. Это наш с Луисом ребенок. Я хочу, чтобы он родился в стране, где я испытала такое счастье, которого не испытывала нигде. Я хочу, чтобы он родился на родине мужчины, которого я люблю больше своей жизни. Я понимаю, что эта аргументация звучит не очень логично. Но эти вещи имеют для меня колоссальное значение. Не кто иной, как ваш брат, как раз и учил меня прекратить прислушиваться только к голосу логики, а слушать и свои чувства. Возможно, это привело к тем трудностям, которые я сейчас испытываю. Но это в то же время дало мне блаженство. И я этого никогда не забуду. Вы понимаете меня?

Ана вздохнула.

– Я не знаю. Это как водопад…

– Мне и хотелось, чтобы это было именно так. Я хочу, чтобы вы почувствовали состояние моей души. Я хочу заставить вас помочь мне.

Ана встала и прошла несколько шагов по комнате, между столами и тяжелыми креслами с ножками в виде львиных лап, бронзовыми накладками и гладкой шелковой обивной.

– Луис знает о вашем приходе сюда?

– Нет. Но я скажу ему об этом в том случае, если вы согласитесь. Если нет, то тогда я попрошу его самого предпринять необходимые шаги.

– Вы очень решительны.

– Или отчаянна, – коротко бросила Фрэнсис. Ана обернулась и посмотрела на нее.

– Где вы собираетесь наблюдаться?

– И здесь, и в Лондоне, в зависимости от того, где я буду в данный момент.

– Я поговорю с одним коллегой. Фрэнсис инстинктивно сжала ручку дивана.

– Правда?

– Да, – сказала Ана, – поговорю обязательно. Но не спрашивайте меня почему.

Луис развернул махровую простыню на той стороне кровати, где обычно спала Фрэнсис, и поправил ее подушку. Из-за полупрозрачной двери в ванную слышался шум воды. Прежде Фрэнсис никогда не закрывала дверь, принимая душ, и сегодня Луиса охватило какое-то непонятное беспокойство. Дверь была закрыта. Если уж сегодня и должно приниматься решение насчет закрытия дверей, то принимать его может только он. Он думал так не оттого, что стремился подавить Фрэнсис, а потому что эта мысль давала хоть немного облегчения в его беспощадной злобе на человека, которому он раньше так верил и в котором теперь был так разочарован.

Он присел на краешек кровати и положил руку на то место, где она сейчас будет лежать… Она удивила его. Нет! „Удивила" – слишком слабое слово! Не удивила, а изумила, ошарашила, огорошила! Она убила его своим неприкрыто наглым решением забеременеть наперекор его ясным предупреждениям. Никогда в жизни он не ощущал себя таким обманутым, таким разъяренным и ничего не понимающим. Ему уже просто не хватало слов, и каждый раз, когда он оказывался не в состоянии возразить ей, его еще больше сбивали с толку неожиданные порывы любви и нежности к Фрэнсис… Он вдруг подскочил на кровати как ужаленный. Что он вытворяет? С какой стати раскрывает ей покрывало и взбивает подушки? Зачем подкладывает их ей под спину? Зачем звонит Фрэнсис в Лондон и спрашивает, достаточно ли она отдыхает? Почему смотрит на ее полнеющий живот со странной смесью интереса, желания и стремления защитить? Почему? Потому что… не может иначе! Потому что он, Луис Гомес Морено, несмотря на все тенета своего воспитания, не может иначе. Вот почему! И эта мысль доводила его до сумасшествия.

Теперь она привлекла на свою сторону и Ану! Она была у Аны на квартире и прямо попросила у его сестры помощи. И эта помощь была ей обещана. А когда он как-то за ужином спросил у Аны, как она посмела решиться на такое обещание, не посоветовавшись с ним, та ответила поговоркой „No puedes tenerlo todo".[15]Она не имеет права так говорить! Ведь теперь он, по сути, лишился всего. У него ничего не осталось. Ничего! Но… он все еще с Фрэнсис. Только что он заявил ей, что, как цивилизованный человек, а не дикий зверь, он позаботится о ее благополучии.

– Обо мне – возможно, – сказала Фрэнсис, – но не о ребенке.

– Не знаю! – закричал он. – Я не думаю о ребенке! Я просто не могу думать о нем, потому что он – конец нашей любви. И мне тяжело выносить, что эта же мысль не разбивает тебе сердце так, как мне.

– Ты сам терзаешь свое сердце, ты сам убедил себя, что этот ребенок – конец, а не начало.

– Мне не нужен ребенок, – произнес он более спокойным голосом. – И я не убеждал себя, я просто знаю это. Мне это ненавистно, но я знаю!

Именно тогда он вдруг заметил, как она устала. Она выглядела изможденной, лицо побледнело.

– Прими душ, – сказал он. – Тебе надо отдохнуть, поспать. Зачем ты, глупенькая, доводишь себя?

– Я вынуждена. Ты же не хочешь помочь мне…

– Но я помогаю, я забочусь о тебе.

– Я не это имею в виду. Самое страшное для меня – это борьба с твоим фатализмом.

Он посмотрел на нее через стол, на котором стояли тарелки с остатками ужина – крупинки риса и ломтики сладкого красного перца, сине-черные раковины мидий.

– Я такой не оттого, что мне нравится быть таким. Я такой, какой я есть.

Она глубоко вздохнула.

– Я тоже такая, какая я есть.

– Мы в Испании не большие мастера компромиссов…

– Со стороны может показаться, что мы в Англии мастерски владеем этим искусством, на самом же деле нам компромиссы даются так же трудно, как и всем. Просто мы скрываем наши разочарования.

– Пойдем, – сказал он, протягивая ей руку, – пора спать.

Она оперлась О его руну и позволила ему довести себя до ванной. Мужчина в доме напротив начал наигрывать на гитаре свои грустные мелодии. Жалобные звуки смешивались с говором прохожих под их окнами. Луис распахнул дверь ванной.

– Прими душ, а я приготовлю постель.

Она повернулась и коротко улыбнулась ему усталыми губами.

– Спасибо, – проговорила Фрэнсис и закрыла дверь.

Ночь стояла жаркая, и она поняла, что слишком устала, чтобы заснуть. Она забралась в постель, чуть не стеная от облегчения, ожидая, что сразу же забудется глубоким сном. Таким глубоким, как пропасть, в которую летит камень со скалы. Луис подождал, пока она не устроится поудобнее, и сказал, что на час спустится вниз, в ресторан и бар, чтобы немного поработать с Хосе. С ней все будет в порядке? „Да, – ответила она, слегка кивнув головой на подушке и уже сомкнув глаза, – со мной все будет нормально, я уже и так почти заснула, спасибо за то, что беспокоишься обо мне". Но потом она все ждала и ждала сна, прислушиваясь к звукам ночной Севильи, доносившимся с аллеи под окнами, и вспоминая свою встречу с Аной сегодня днем, и раскаленные улочки по дороге домой, и странное выражение страдания на лице Луиса, когда она вышла из ванной, выплакав наконец все свои слезы под оглушающими струями воды.