— И что?

— Нашу семью трудно назвать «бедной». Скорее, «нищей».

Сталин заинтересовался.

— Отец лупил?

Я кивнул, потом признался.

— Шкуру драл. Если догонит…

Балабос чему-то засмеялся. Правда, эта легкая благожелательность ни на йоту не уменьшила его подозрительность.

Скоро эта игра ему надоела и он решил завершить встречу. На прощание придвинулся поближе и, ткнув трубкой мне в грудь, предложил свою помощь.

— Если вы, товарищ Мессинг, в чем-то нуждаетесь…

Я сознательно потянулся за дымком, попытался поглубже погрузиться в синеватое облачко знаний.

То, что я узрел, доконало меня. Под моими ногами разверзлась бездна — все та же грязная, мелко выкопанная яма в осеннем промозглом лесу. В ней даже тщедушному Мессингу не поместиться. Почему палачи, исполняя самый жестокий приказ, всегда позволяют себе лениться?

Далее наступила зимняя, свежая ясность. Предложение «помочь» являлось одной из самых коварных ловушек, в которую нередко попадали даже очень неглупые люди. Сталин, насколько мне стало известно, обожал финальные сцены примирения, будь то с Бухариным, Вознесенским или Павловым

[66]. Всех их после вынесения приговора привозили к вождю, где тот ласково общался с осужденными и как бы давал надежду на прощение. После чего, обнявшихся с вождем двурушников, поверивших в милосердии народной власти, ставили к стенке.

Предложение «оказать поддержку» являлось лучшим способом расколоть любого, даже самого осторожного и хорошо замаскировавшегося контрреволюционера. Попроси я что-нибудь для себя, значит, он имеет дело с мошенником, пекущемся о собственной выгоде. Заяви, что мечтаю принять посильное участие в строительстве коммунизма, но только где-нибудь поближе к Кремлю, окажусь лицемером, или, что еще хуже, вредителем. Откажусь от помощи — сразу ясно, двурушник. В любом варианте стенка обеспечена!

Как пробить его подозрительность?

Мессинг взял да ляпнул.

— Товарищ Сталин, я больше не могу жить в гостинице за чужой счет, питаться по талонам.

— Что же вы хотите? — удивился он.

— Хочу работать как все советские люди. Устраивать представления, объяснять зрителям, что тайны психики это тайны непознанного. Хочу из своего кармана оплачивать номер, платить за еду.

— Другими словами, вы нуждаетесь в средствах?

— Да. В заработанных средствах.

Сталин задумался, потом предложил.

— Так в чем дело? Отправляйтесь в сберкассу и попросите выдать вам… ну, хотя бы сто тысяч рублей. Если спросят, кто разрешил, ответьте, Сталин разрешил. Вы же гипнотизер и маг.

— Если вы разрешаете…

— Попытка не пытка, товарищ Мессинг.

* * *

Начальник охраны Ефимов и его шофер А. Кривченков — их фамилии я вычитал в протоколе, составленном на месте происшествия — довезли меня до города. По моей просьбе Кривченков остановил машину у первой встретившейся на пути государственной сберкассы.

Мы вошли в зал. Время было ранее. К контролеру стояла очередь из трех посетителей. У окна кассира, пожилого, нездорово худого человека, было пусто.

Я подошел к окну и протянул вырванный из школьной тетради листок, на котором еще в присутствии Иосифа Виссарионовича написал: «Прошу выдать 100 000 рублей Мессингу Вольфу Григорьевичу», подпись — Мессинг. Одновременно дал установку. Кассир внимательно перечитал написанное и попросил предъявить паспорт. Я протянул ему документ. Кассир тщательно сверил имя отчество и фамилию, затем отсчитал десять пачек по десять тысяч рублей. Я взял их и передал Ефимову. Начальник охраны и сталинский шофер приняли деньги и отнесли на стол, на котором клиенты обычно оформляют финансовые требования.

Лица у обоих стали полумертвые и бледные.

В зале было тихо. Когда я приблизился к столу, Ефимов послал Кривченкова за заведующей сберкассы, а сам сел составлять акт. Пришла заведующая, мы вчетвером подписались под документом о получении и приеме денег, после чего я попросил пригласить кассира.

Несчастный старик взглянул на сложенные на столе деньги и ознакомившись с актом, а также с моей бумагой, которую предъявила заведующая, потерял сознание.

Я поспешил вызвать скорую помощь. Бригада появилась на удивление быстро, вместе с нею в зал попытался войти милиционер, однако Кривченков, предъявив удостоверение, попросил удалить из зала посторонних и встать у дверей. «Никого в зал не пускать!» — распорядился он.

Врачи привели кассира в чувство, я поспешил попросить у него прощение. Ефимов в свою очередь пресек возмущение заведующей, обвинившей кассира в «ротозействе». Женщина позволила себе возразить и заявила, она обязана сообщить в «органы», на что Ефимов веско ответил.

— Мы и есть органы. Так надо. Никому не сообщайте, — и предъявил удостоверение.

После того как заведующая приняла деньги, и мне удалось убедить старика, что он ни в чем не виноват и никаких последствий этот «следственный эксперимент» иметь не будет, мы втроем — я, Ефимов, Кривченков — вышли на улицу и сели в машину. Комендант дачи и шофер сидели, словно воды в рот набрали — перепуганные, по стойке «смирно». Потом уже полезла всякая шелуха. Кривченков подумал — везет же человеку! С такими способностями и на работу ходить не надо.

Комендант прикинул — долго ли этот занятный иудеец будет ходить без охраны? Решил — нет, не долго. Через пару кварталов товарищ Ефимов оттаял и поинтересовался, куда меня «подбросить»? Я не сразу догадался, что он имеет в виду. По пути мы обсудили богатства живого русского языка. Мы сошлись на том, что, не зная его в совершенстве, трудно обеспечить мир во всем мире.