Выпуклые глаза махаона смотрят на меня сквозь стекло. Морфей слегка позеленел: поездка по неровным дорогам взяла свое.

Я встаю между мусорным баком и стеной, чтобы нас не заметили, и, затаив дыхание от вони гниющего мусора, озираюсь: надо убедиться, что в проулке мы одни. Жаркое солнце отражается от решетки машины, стоящей поодаль, но в салоне никого нет. Тогда я открываю графин.

Морфей протискивается в горлышко и балансирует на краю, словно пытаясь сориентироваться. Наконец он взлетает, трепеща синими крыльями, и предстает передо мной в виде зловещей тени, которая заслоняет солнце. Меня охватывает холод.

– Моя Шляпа Скитаний, – рычит он, поправляя галстук и жилет и покачиваясь на нетвердых ногах.

Я указываю на бабочек, сидящих на крыле «Гоблина».

– Нескольких сдуло ветром. Извини.

– Потрясающе…

Нахмурившись, Морфей подходит к машине и взмахивает над бабочками рукой, заставляя их превратиться в кепку. Не хватает козырька. Он всё равно надевает ее и поворачивается ко мне.

Я прикусываю губу, чтобы не рассмеяться.

Морфей прищуривается.

– Не надо баловаться, ягодка моя. Хотя твоя шутка была восхитительно злой, я все-таки остаюсь главным… ведь у меня есть крылья.

Он заглядывает мне за плечо.

Подземец в моей душе поднимает крик. Я больше не желаю скрывать свою истинную суть. Окинув взглядом пустынный переулок, я перетягиваю веревку таким образом, что она надежно удерживает холстину на груди, оставляя спину открытой. Крылья высоко и свободно распахиваются позади – матово-белые, покрытые многоцветными драгоценными камнями, вроде тех, что украшают лицо Морфея.

Он тоже вскидывает крылья, и мы молча смотрим друг на друга. Перемирие заключено. Пока что.

Мы заходим в магазин через заднюю дверь. Нас приветствуют шум кондиционера и лавандовый запах последнего увлечения Персефоны – ароматерапии в виде соевых свечек без фитильков.

Морфей сваливает Джеба у стены и закрывает дверь, а я включаю свет. Зажигаются сотни крошечных лампочек, которые висят на стене, как паутина, сплетенная из янтарных рождественских фонариков.

– Мне надоело таскать твой багаж, Алисса, – жалуется Морфей, усаживая Джеба. – И он весь грязный. Пусть уж наденет мой пиджак.

Поморщившись, я откладываю рюкзак и опускаюсь на колени перед Джебом.

– Это ты виноват, что его приходится удерживать во сне и что он в таком виде.

Я стаскиваю с Джеба окровавленную футболку, убираю ее в рюкзак и надеваю на него блейзер Морфея. Прикусив губу, провожу пальцем по давним следам сигаретных ожогов на обнаженной груди. Так часто я желала, чтобы дурные воспоминания сменились хорошими, совместными. Но теперь я с особой остротой понимаю, как важно любое воспоминание, плохое или хорошее, потому что именно наша память делает нас теми, кто мы есть.

Безжизненные руки Джеба трудно продеть в длинные рукава. Странно видеть его неподвижным. У него такое сильное, мускулистое тело; Джебу прекрасно удается всё, ездит ли он на мотоцикле, катается ли на скейте, рисует или лазает по горам. Или поднимает мне настроение. Когда я вижу Джеба настолько беспомощным, то вспоминаю опасности, с которыми он столкнулся в Стране Чудес прошлым летом, и гадаю, что ждет впереди нас обоих теперь, когда я вновь его в это втянула.

Я стараюсь двигаться быстрее. Джеб в плечах шире Морфея, но прорези для крыльев дают небольшой допуск и позволяют застегнуть пиджак на животе. Я провожу пальцами по волоскам у Джеба на груди и жалею, что нельзя поговорить с ним.

– Если бы ты только мог меня услышать, – шепчу я скорее себе, чем Джебу. – Если бы только я могла сказать тебе, как сожалею.

Морфей постукивает ногой по полу.

– Наверно, пора признаться, что я мог бы пробудить его, оставив в состоянии грезы, чтобы он не испытывал боли.

У меня отвисает челюсть.

– Что? Всё это время Джеб мог бодрствовать и не страдать? Ты что, ненормальный?

Морфей поджимает губы.

– Хм. Что бы я предпочел – видеть, как Джебедия вздыхает по тебе в полусонном состоянии или как он лежит без сознания и пускает слюни? Как тут у вас говорится… выбор очевиден.

Я стискиваю зубы.

– Морфей! Честное слово, ты исключительный…

– Тс-с, – говорит он, закатывая рукава черной сорочки. – Не говори ничего, о чем я заставлю тебя пожалеть. Я просто решил немного развлечься, потому что, честно говоря, мне надоело твое ворчание.

– Это чувство на сто процентов взаимно, – гневно отвечаю я.

Морфей, с самодовольным видом, проводит пальцами, сияющими синим светом, надо лбом Джеба.

– Спящий, проснись, но оставайся во сне. Твои мысли – тени, заслоненные солнцем.

Джеб что-то бормочет, но не просыпается.

– Подействует через несколько минут, – говорит Морфей и отходит, чтобы посмотреть на персональное святилище Персефоны, которое она устроила в честь «Ворона» – фильма девяностых годов. Он глядит в глаза изображенному на плакате Брендону Ли, как будто смотрится в зеркало.

– Сейчас найду какую-нибудь одежду, и отправимся, – говорю я.

– Поторопись. Когда Джебедия придет в себя, это всё равно будет временное состояние. Реальность начнет просачиваться в его сознание, так что мы выиграем совсем немного.

– Хорошо.

Морфей вновь продолжает рассматривать Брендона Ли.

– Неплохо. Жаль, что у него нет крыльев.

Я качаю головой и подхожу к плечикам, на которых висит всякая необычная одежда, ожидающая, когда ее выставят в магазине. Коллекция реквизита для витрины добавляет жути: скелет с одной ногой, который сидит в сломанном старинном кресле, скрестив руки на груди, как хранитель склепа; сверток холста; чемодан, полный поломанных масок и потертых маскарадных костюмов; пенопластовые болванки, на которые надеты парики самых разных цветов и стилей; разные электроприборы, в том числе фонарики и миниатюрная дым-машина…

Я останавливаюсь у вешалки с бракованной одеждой. Не лучший выбор для путешествия в Лондон, но раз Персефона всё равно выкинет большую часть этих вещей, как только спишет их с баланса, я не буду чувствовать себя воровкой.

Я нахожу мини-платье из фиолетового стреч-бархата, с рукавом в три четверти, узким корсажем и расклешенной юбкой. Рукава и подол отделаны бирюзовым кружевом. Платье длиной до середины бедра – идеально, чтоб сойти за тунику поверх рваных джинсов. На левом плече оно разорвано. Я раздираю шов дальше – это будет прореха для крыла, – затем то же самое проделываю справа.

Мельком взглянув на Джеба, я ныряю в крошечную ванную, запираю дверь и кладу рюкзак на пол. Развязываю веревку, и холст падает. Я остаюсь в лифчике, джинсах и сапогах. Из вентиляции над раковиной дует холодным воздухом. Крошечная люминесцентная лампочка едва освещает ванную и искажает мое отражение в зеркале.