Мэри вскочила со скамейки, вспугнув голубей. Те взмахнули крыльями и улетели, оставив корку валяться на земле.

– Мне не хотелось бы говорить на эту тему.

– У меня нет никакого желания совать нос в чужие дела, – мягко ответила миссис Гардинер. – Вернись, присядь обратно. Я не стану настаивать, чтобы ты мне все рассказала.

Мэри, казалось, не слышала ее. Погруженная в свои мысли, она подошла к тому месту, откуда взлетели голуби.

– Это правда, что Лиззи однажды причинила мне много боли. Все случилось сравнительно давно, еще до того, как наш отец умер. Ее поступок очень ранил меня, но мне и в голову не приходило, что все это время она думала об этом.

– Полагаю, мы можем с уверенностью заявить, что она думает об этом сейчас, – ответила миссис Гардинер. – В самом деле, это многое объясняет.

Она снова указала на пустое место рядом с собой; на этот раз Мэри села.

– Лиззи часто спрашивала меня, не может ли она чем-нибудь помочь тебе. Когда она задала этот вопрос в третий раз, я сказала ей правду: что тебе нужны наряды, подходящие для Лондона, и я подозреваю, что ты не примешь их в качестве подарка от нас. Уверена, ты не удивишься, узнав, что она великодушно предложила оплатить их из своих средств.

– Я не могу взять у нее деньги.

– Но позволь мне попытаться защитить тебя от твоих же благих намерений, – мягко настаивала миссис Гардинер. – Лиззи достаточно богата, чтобы с легкостью потратить сумму, в десять раз превышающую ту, которую она собирается тебе дать. И ей было бы очень приятно думать, что именно она сделала тебя счастливой.

– Значит, я должна испытывать унижение только ради того, чтобы Лиззи успокоила свою совесть?! – сердито воскликнула Мэри.

– Поскольку я не знаю, что произошло между вами, мне трудно здесь что-то сказать. Но если только она не совершила какого-нибудь непростительного поступка, я не вижу ничего постыдного в том, чтобы принять подарок от сестры, которая по какой-то причине хочет сделать тебя счастливой.

Миссис Гардинер открыла сумочку и достала письмо.

– Она попросила меня передать тебе небольшую записку, в которой хочет объясниться с тобой напрямую.

Тетя передала письмо Мэри, которая достала очки и развернула его.

Мэри держала письмо в руках, не зная, что и думать. Ее глубоко тронуло то, что Лиззи знала о боли, которую Мэри испытала в тот вечер в Незерфилде, и признавала свою вину в случившемся. Еще больше ее тронуло то, что Лиззи сожалела о своем поступке и даже искала у нее прощения. Но, несмотря на все это, она по-прежнему сомневалась, что должна принять деньги Лиззи. Она мрачно сложила письмо и сняла очки. Тетя выжидающе посмотрела на нее.

– Я понимаю, что у Лиззи добрые намерения, – начала Мэри, – но мне трудно принимать милостыню, даже от сестры. Не только потому, что это напоминает мне о собственной несостоятельности, но и потому, что это указывает на то, как меня воспринимают. Неужели все считают, что я настолько безвкусно одета? Неужели мой внешний вид настолько чудной, настолько нуждается в улучшении, что является предметом обсуждения всей семьи?

Ее голос слегка дрожал. Мэри боялась рассердить тетю, но миссис Гардинер не выглядела разозленной.

– Поскольку ты явно хочешь услышать правду, а не какие-то дежурные фразы, я отвечу настолько честно, насколько смогу. Нельзя сказать, что твой внешний вид кажется странным, но ты сама ведешь себя так, словно не придаешь большого значения собственной внешности. Я далека от мысли, что о женщине можно судить лишь по тому, как она одевается. Среди нас есть люди, которые совершенно не обращают внимания на то, что носят, и делают это с веселой беспечностью. Но это не твой случай. Твой внешний вид говорит не о беспечном безразличии, а об остром осознании своего выбора. Ты одеваешься так, поскольку не веришь, что заслуживаешь чего-то лучшего, и тем самым создаешь такое же впечатление о себе у всех окружающих. Если бы ты слегка принарядилась, я думаю, это означало бы нечто большее, чем просто желание выглядеть более элегантно. Я думаю, это предполагало бы готовность к самоуважению, которого ты заслуживаешь и в котором ты так долго себе отказывала.

Миссис Гардинер, казалось, не ожидала ответа, и Мэри промолчала. Через некоторое время тетя вновь заговорила в своем обычном веселом тоне:

– Думаю, на сегодня я сказала достаточно. Но у меня осталось одно небольшое дело, которое необходимо выполнить перед уходом.

Она снова придвинула к себе сумку и вытащила из нее завернутые в муслин несколько больших кусков черствого хлеба. С некоторым удовольствием она бросила их в траву и с улыбкой наблюдала, как стая голубей спустилась с деревьев и жадно набросилась на угощение.

– Я всегда приношу им что-нибудь, когда прихожу сюда, – заметила она, стряхивая крошки с платья. – Мне нравится думать, что они меня знают. Ну что – пойдем домой? Не буду больше настаивать насчет одежды. Если твоя чересчур нежная совесть не позволяет принять подарок Лиззи, так тому и быть. Но, пожалуйста, подумай немного над моими словами, прежде чем принять окончательное решение.

Она протянула руку, и Мэри приняла ее. Они вернулись на Грейсчерч-стрит в полной задумчивости, почти не разговаривая по дороге.

Когда они вошли в дом, Мэри сразу направилась в свою спальню. Она лежала на кровати и размышляла до тех пор, пока не пришло время спускаться к ужину. Тогда она поднялась и направилась к платяному шкафу. В самой его глубине, завернутое в папиросную бумагу, лежало платье золотисто-кремового цвета. Мэри достала его и повесила на спинку стула – ткань слабо блеснула в сгущающихся сумерках. Мэри зажгла две свечи и поставила их перед большим зеркалом, затем сама встала перед ним, разглядывая свое отражение и изучая волосы и фигуру. Она приложила к себе платье и даже в полутемной комнате увидела, как оно ей идет. Испытав внезапный порыв, Мэри с трудом выбралась из своего выцветшего коричневого ситцевого платья и просунула голову в проем золотистого наряда. Справиться с завязками на спине без посторонней помощи у нее не получилось, поэтому Мэри оставила их развязанными. Она расправила плечи, как это делала Лиззи, выпрямила спину, высоко подняла голову, заставила себя принять другое выражение лица, менее жалкое, более уверенное. Мэри с трудом смогла поверить в то, какие это произвело в ней перемены, – на мгновение она увидела в зеркале перед собой совершенно другого человека.