Я замахала руками, как будто пыталась стереть все, что было сказано. Ложь, бриллианты, нехватка денег – все это бешено крутилось в моей голове, словно мяч в автомате пинбола. Я была уверена: меня сейчас или вырвет, или я разревусь, или случится что-то в равной мере унизительное.

– Пап, я сейчас не могу говорить об этом. Не могу, и все. Когда приедут Чэд и Софи, скажи им, что у них выходной. Мы сядем и поговорим с Софи позже, но не сейчас. Я дам тебе знать. – Напоследок обернувшись еще раз, я застыла в дверном проеме спиной к ним. – Джек, я даю вам час на то, чтобы вы собрали вещи и покинули мой дом. Я больше не хочу вас видеть.

– Мелли, прекратите. Пожалуйста, выслушайте. Вам может угрожать опасность. Или вы забыли, что ваш дом уже дважды взламывали? Пожалуйста. Речь идет не о книге. И не о моей карьере. Я тревожусь за вас.

Я не стала его слушать. Подойдя к нижней ступеньке, я остановилась.

– Уходите. Прошу вас. Я отказываюсь слушать, что еще вы мне скажете. – Я поставила ногу на следующую ступеньку и снова на миг замерла на месте. – И прекратите называть меня Мелли! – крикнула я и бегом бросилась вверх по лестнице, чтобы не расплакаться у всех на виду. Если и лить слезы, то только в своей комнате.

Войдя в комнату, я споткнулась об один из альбомов Луизы и, чтобы не упасть, схватилась за шкаф. Открытый альбом аккуратно лежал на полу, страницами вверх. Я не стала его поднимать. Скользнув спиной по двери, я села на пол и прижала ладони к глазам, чтобы остановить слезы. В конце концов мне это удалось, и я даже открыла глаза. Ощущая в груди пульсирующую пустоту, я сидела и таращилась на альбом. Внезапно у меня перехватило дыхание.

Обе страницы были заполнены любительскими фотографиями Невина. На одном из них я узнала веранду: Невин сидит на качалке, указательный палец направлен на невидимого фотографа, лицо озарено улыбкой. Картинка была слегка размытой, как будто мальчик, пока его снимали, не смог усидеть спокойно. А вот настроение ребенка было передано на редкость точно.

Я вспомнила фотоаппарат, найденный Джеком на чердаке, и то, как Луиза написала, что это был подарок от мужа. Даже не знай я этого, я бы по выражению лица малыша Невина предположила, что по ту сторону фотоаппарата была его мать.

Я закрыла глаза, отказываясь видеть лицо мальчика, которого я подвела. Независимо от того, были эти бриллианты или нет, – и даже если да, я была почти уверена: будь они спрятаны в доме, мы бы давно их нашли, – я ни на дюйм не продвинулась в своих поисках того, что случилось с Луизой, с того самого момента, когда я впервые сидела в гостиной с мистером Вандерхорстом и ела конфеты из старинного сервиза с розочками.

Без Джека я вряд ли смогу откопать что-то еще; я даже не знаю, где искать. Я как будто оцепенела; мне казалось, что мои нервные окончания рассеялись на ветру, словно одуванчик, оставив лишь голый стебель усталости.

Я открыла альбом и снова посмотрела на снимки, на счастливого мальчика, выросшего в одинокого человека, которого всю жизнь преследовал вопрос, почему мать бросила его. И который доверил мне свой дом и свою мечту найти истину.

Я подтянула ноги к груди и прижалась лбом к коленям. Оставалась лишь одна вещь, которую я могла бы сделать, но пока еще не сделала, – то, чего я не делала с тех пор, как умерла моя бабушка. Я поняла: мои воображаемые друзья не настоящие, а нечто совершенно иное.

Глубоко вдохнув через нос, я задержала дыхание, а затем медленно выдохнула через рот, пытаясь изгнать с выдыхаемым воздухом Джека. Сделав очередной глубокий вдох, я вновь посмотрела на фотографии смеющегося мальчика, а затем обвела взглядом пустую комнату.

– Луиза? Ты здесь?

Внизу пробили часы, затем вновь стало тихо. Я застыла на месте и прислушалась.

– Луиза? – спросила я еще раз и потерла глаза. – Пожалуйста, я хочу помочь тебе. – Я надавила пальцами на глаза; на внутренней поверхности век заплясали красные точки. – Почему ты бросила сына? Ведь ты так любила его!

Я вздрогнула, а когда открыла глаза, то увидела облачко своего дыхания. Затем сухой шелест бумаги заставил меня посмотреть на альбом: страницы медленно переворачивались, словно на них дул невидимый ветер. Теперь альбом был раскрыт на снимках сада. Моему взору предстали розы Луизы и беседка, на месте которой теперь был фонтан. Я принюхалась и ощутила аромат роз, как будто я сидела посреди них в жаркий летний день. Страницы зашелестели снова, порхая, словно мотыльки вокруг лампы, и, подхваченная потоком движущегося воздуха, к моим ногам, кружась, упала пожелтевшая газетная вырезка.

Заметка была датирована 30 декабря 1930 года, неброский заголовок гласил: «Два выдающихся джентльмена завершают свое давнее сотрудничество». Мои глаза заскользили по строчкам.

Прежде чем снова вложить вырезку в альбом, я долго смотрела на нее. Затем медленно закрыла альбом и, уронив его на пол, подперла голову руками.

Я тихо-тихо заговорила с женщиной, которая давно покинула этот дом, но теперь, похоже, отказывалась оставить его снова.

– Луиза, я все это знаю. Знаю про твои розы и о том, что мой дед и твой муж были друзьями и партнерами, а потом поссорились. – Я схватила две пряди волос и в отчаянии дернула их. – Я не знаю одного: почему ты ушла, куда ты ушла и почему ты вернулась.

Медленно я поднялась на ноги и встала, вдыхая терпкий запах старых роз, долго простоявших в вазе. Сморщив нос, я сунула руку под кровать и, вытащив чемодан, принялась, не глядя, кидать в него свои вещи. Я не останусь в этом доме ни дня. Здесь, куда ни кинь взгляд, я вижу только свои провалы. Я же не привыкла к провалам: последние пять лет я была лучшим продавцом в своем агентстве. Это место невозможно занять, терпя неудачу за неудачей.

Мой успех – это единственное, что не позволяло мне оглядываться назад, на нескладную девчушку, которую не любила собственная мать.

Я не знала, как мое бегство повлияет на условия завещания, но я подумала, что у меня в запасе есть немного времени, прежде чем мне придется связаться с адвокатами. А пока им лучше оставаться в неведении. Отец, который общался с адвокатами гораздо чаще, чем я, вряд ли скажет им что-то, не поставив в известность меня. Несмотря на все его недостатки, предательство никогда не входило в их число.