Мореходные снаряды — медные экваториальные круги, кадраны, секстанты, астролябии, компасы, звездные сферы делали комнату похожей на каюту корабля. В дверях, открытых на балкон — флорентийскую лоджию, темнело прозрачное небо апрельского вечера. Пламя лампады порой колебалось от ветра. Снизу из товарных складов поднимался запах чужеземных пряностей — индейского перца, имбиря, корицы, мускатного ореха и гвоздики.

— Так-то, мессер Леонардо! — заключил Гвидо, потирая рукою больные закутанные ноги. — Недаром сказано: вера горами двигает. Если бы Коломбо сомневался, как вы, ничего бы он не сделал. А согласитесь, стоит поседеть в тридцать лет от безмерных страданий, чтобы совершить такое открытие — местоположение рая земного!

— Рая? — удивился Леонардо. — Что вы разумеете, Гвидо?

— Как? Вы и этого не знаете? Неужели же вы не слыхали о наблюдениях мессера Коломбо над Полярной звездой у Азорских островов, которыми доказал он, что земля имеет вид не шара, не яблока, как полагали доныне, а груши с отростком или припухлостью, наподобие сосца женской груди? На этом-то сосце — горе, столь высокой, что вершина ее упирается в лунную сферу небес, — находится рай…

— Но, Гвидо, это противоречит всем выводам науки…

— Науки! — презрительно пожав плечами, перебил его собеседник. — Знаете ли, мессере, что говорит Коломбо о науке? Я приведу вам собственные слова его из «Книги пророчеств» — «Libro de las profecias»: «Отнюдь не математика, не карты географов, не доводы разума помогли мне сделать то, что я сделал, а единственно — пророчество Исайи о новом небе и новой земле».

Гвидо умолк. У него начиналась обычная боль в суставах. По просьбе хозяина Леонардо кликнул слуг, которые унесли больного в спальню.

Оставшись один, художник стал проверять математические выкладки Колумба в исследованиях движения Полярной звезды у Азорских островов и нашел в них столь грубые ошибки, что глазам своим не поверил.

— Какое невежество! — удивлялся он. — Точно в темноте нечаянно наткнулся на новый мир и сам не видит, как слепой, — не знает, что открыл; думает — Китай, Офир Соломона, рай земной. Так и умрет, не узнав.

Он перечитал то первое письмо, от 29 апреля 1493 года, в котором Колумб возвещал Европе о своем открытии: «Письмо Христофора Коломба, коему век наш многим обязан, об островах Индейских над Гангом, недавно открытых».

Всю ночь просидел Леонардо над вычислениями и картами. Порой выходил на открытую лоджию, смотрел на звезды и, думая о пророке Новой Земли и Нового Неба — этом странном мечтателе, с умом и сердцем ребенка, невольно сравнивал судьбу его со своею:

— Как мало он знал, как много сделал! А я со всеми знаниями моими — неподвижен, точно этот Берарди, разбитый параличом: всю жизнь стремлюсь к неведомым мирам и шагу к ним не сделал. Вера, говорят они. Но разве совершенная вера и совершенное знание не одно и то же? Разве глаза мои не дальше видят, чем глаза Колумба, слепого пророка?.. Или таков удел человеческий: надо быть зрячим, чтобы знать, слепым, чтобы делать?

Леонардо не заметил, как ночь прошла. Звезды потухли. Розовый свет озарил черепичные выступы кровель и деревянные косые перекладины в стенах ветхих кирпичных домов. На улице послышался шелест и говор толпы.

В дверь постучались. Он отпер. Вошел Джованни и напомнил учителю, что в этот день — Вербную субботу — назначен «огненный поединок».

— Что за поединок? — спросил Леонардо.

— Фра Доминико за брата Джироламо Савонаролу и фра Джульяно Рондинелли за врагов его войдут в огонь костра, и тот, кто останется невредим, докажет свою правоту перед Богом, — объяснил Бельтраффио.

— Ну, что же… Ступай, Джованни. Желаю тебе любопытного зрелища.

— А разве вы не пойдете?

— Нет, — видишь, я занят.

Ученик хотел проститься, но, сделав над собой усилие, сказал:

— По дороге сюда встретил я мессера Паоло Соменци. Он обещал зайти за нами и провести нас на лучшее место, откуда видно все. Жаль, что вам некогда. А я думал… может быть… Знаете, мастер?.. Поединок назначен в полдень. Если бы вы к тому времени кончили работу, мы еще успели бы?..

Леонардо улыбнулся.

— А тебе так хочется, чтобы и я увидел это чудо?

Джованни потупил глаза.

— Ну, да уж нечего делать — пойду. Бог с тобою!

В назначенное время вернулся Бельтраффио к учителю вместе с Паоло Соменци, подвижным, вертлявым, точно ртутью налитым, человеком, главным флорентинским шпионом герцога Моро, злейшего врага Савонаролы.

— Что это, мессер Леонардо? Правда ли, будто бы вы не желаете сопутствовать нам? — заговорил Паоло неприятным крикливым голосом, с шутовскими ужимками и кривляниями. — Помилуйте! Кому же, как не вам, любителю естественных наук, присутствовать при этом физическом опыте?

— Неужели позволят им войти в огонь? — молвил Леонардо.

— Как вам сказать? Ежели дело дойдет до того, — конечно, фра Доминико и перед огнем не отступит. Да и не он один. Две с половиной тысячи граждан, богатых и бедных, ученых и невежд, женщин и детей, объявили вчера в обители Сан-Марко, что желают участвовать в поединке. Такая, доложу вам, бессмыслица, что и у разумных людей голова идет кругом. Философы-то наши, вольнодумцы, и те боятся: а ну, как один из монахов возьмет да и не сгорит? Нет, мессере, вы только представьте себе лица благочестивых «плакс», когда оба сгорят!

— Не может быть, чтобы Савонарола верил, — произнес Леонардо в раздумьи, как будто про себя.

— Он-то, пожалуй, и не верит, — возразил Соменци, — или, по крайней мере, не совсем верит. И рад бы на попятный двор, да поздно. На свою голову разлакомил чернь. У них у всех теперь слюнки текут — подавай им чудо, и конец! Ибо тут, мессере, тоже математика, и не менее любопытная, чем ваша: ежели есть Бог, то отчего бы не сделать Ему чуда, так чтобы дважды два было не четыре, а пять, по молитве верных, к посрамлению безбожных вольнодумцев — таких, как мы с вами?

— Ну, что же, пойдем, кажется, пора? — сказал Леонардо, с нескрываемым отвращением взглянув на Паоло.

— Пора, пора! — засуетился тот. — Еще одно только словечко. Механику-то с чудом, думаете, кто подвел? Я! Вот мне и хочется, мессер Леонардо, чтобы вы ее оценили — ибо, если не вы, то кто же?..

— Почему именно я? — произнес художник с брезгливостью.

— Будто бы не понимаете? Я человек простой, сами видите, душа нараспашку. Ну и ведь тоже отчасти философ. Знаю, чего стоят бредни, которыми монахи нас пугают. Мы с вами, мессер Леонардо, в этом деле сообщники. Вот почему, говорю я, на нашей улице праздник. Да здравствует разум, да здравствует наука, ибо есть ли Бог или нет Его, — дважды два все-таки четыре!

Они вышли втроем. По улицам двигалась толпа. В лицах было выражение праздничного ожидания и любопытства, которое Леонардо уже заметил в лице Джованни.