речь. – А кто же вы? Опустившиеся…И сейчас – в момент нарочитой опасности – неспособны влиять на происходящее; как же под словом вашим млеют и трепещут мирские? Оставьте это плутовство – этот цирк – для Полиса и простейших существ, что зовутся городскими.

– Изменник! – подначиваю я и взглядом прижигаю иных присутствующих.

К таким можно только воззвать: вспомните, чьим молоком вскармливались при рождении.

– Где ваша вера? – спрашиваю я.

Гелиос пространно смотрит на меня; не говорит сам, слушает. Во взгляде его спокойствие и уважение к словам жены. Я выбрала правильно…

Щенок перебивает, что видел становление Богом безродной, а таков путь смешон и уродлив. То фальшь. Он больше не верит.

– Богов не существует.

Гелиос словно бы стекленеет, вновь выступает. Говорит о том, что дрогнувшая вера есть божественное вмешательство в сознание люда: проверка, крепка ли мысль, крепка ли суть. Крепок ли дух.

– Ты оступился, – назидательно бросает Гелиос. – То возможно. Каждый шагающий к высшей цели служению богов может оступиться. Перебори ужас в своей душе и внимай здравому смыслу, внимай истине, внимай истории. Служить богам – не твоя задача. Твоя задача – служить себе с верой в богов, ибо они праведны и обратят своё благо на каждого живущего как в черте Полиса, так и вне. Монастырские земли – не исключение.

На глазах юнца проступают слёзы. Гелиос продолжает:

– Ты мог обратиться к своему Хозяину – Хозяину Монастыря – ощутив дрогнувшую веру. Это грех, но грех искупаемый. Праведников не бывает, но ваша служба чиста. Я принимаю твою исповедь и прощаю ошибку. Твоя задача ныне – искупить её; направить на созидание, на подчинение, на молитвы.

После таких слов даже я – насыщенная атеизмом – вняла бы и послушалась. Мальчишка же – потерянно озираясь – роняет слёзы на пропитанную дорогой, потом и монастырским развратом майку.

– Богов не существует, – повторяет он.

Словно режет.

– Отчего ты так решил, несчастный? – спрашивает Гелиос.

– Бог избрал себе Бога, разве такое возможно? – говорит мальчишка и растерянно кивает в мою сторону. – Сотворил кумира и из кого? И Хозяин Монастыря…он не…

Замыкается, давится словами.

– Окончи мысль, – требует Гелиос.

Тогда юнец повествует о признании Яна, что всё происходящее в пантеоне – фикция; никакой он не потерявшийся в Полисе потомок великого рода, никакой он не бог. Их нет, не было и не будет. А те, что когда-то существовали, подохли вместе с былой цивилизацией или задолго до неё.

– Мне жаль, что ты всё это услышал, – только и отвечает Гелиос.

Словно бы понимает: для обращающегося к нам рухнул весь мир: все правды, все смыслы, все сюжеты. Юнец сплёвывает.

– Отдай её Хозяину, – вдруг кивает на меня, – и мы уйдём с миром. Это всё, что требуется.

– То просьба Отца? – уточняет Гелиос.

Намеренно называет его духовным саном.

– Не просьба. Указ.

– И ты послушаешься?

Мальчишка молчит.

– Ты послушаешься человека, который убил в тебе веру и направил против истинных богов?

– Это не так. Неправда. Я вам не верю.

– А иные?

Гелиос обхватывает взором находящихся близ. Те послушно молчат. И выступающий рвётся вновь:

– Послушница вернётся в Монастырь словом Хозяина, всего-то.

– Такой здесь нет. Свободны.

– Мы не можем вернуться без неё.

– «Без неё»? – переспрашивает Гелиос и, закипая, меняет тон беседы. –Исправься, несчастный, ибо ты избегаешь имени равной мне и неравной тебе. Пока ты не познал истинный гнев богов – разворачивай конвой и убирайся к лжецу, которому так верен и который использовал тебя во зло. Убирайтесь все вы. Дом Солнца отныне закрыт для вас.

– Хозяин сказал, денежный вопрос решится позже. Если то потребуется. Он вернёт внесённую Богом Солнца плату.

Гелиос нервно отдёргивает плечами, но на меня взгляда не переводит. Укрывает от говорящего и смотрящих спиной. Повторяет, чтобы те убирались. Щенок скулит:

– То воля Отца.

– А воля Бога тебя не страшит? – укалывает супруг. – Ты раболепствуешь перед натравившим тебя на истинного бога, ты преклоняешь колено перед своим духовным отцом, отрекаясь от веры. Ты в своём уме?

И мальчишка – с ещё большими слезами в глазах – отталкивает нехотя:

– Богов не существует. Сожгите дом Солнца, докажите это.

Иные рассыпаются по территории резиденции и предаются разбою.

– Ты не позволишь, – говорю я супружеской спине, но та безмолвствует.

Хочу выступить – оттеняет, утаивает, покрывает. Что угодно, но не позволяет словам рассыпаться по ещё дремлющему саду. Первое зарево – вспыхнувшая гостиная. Кулаком своим огонь выбивает стёкла – те рассыпаются по каменной плитке; пламя танцует меж гардинами и колоннами, загнивающая краска вычерчивает по стенам безобразные дуги.

– Мы не можем этого допустить, – в шёпоте призываю я и отдёргиваю мужа за руку. – Услышь меня.

– Что ты и что дом? – спрашивает Гелиос. – Думаешь, переживаю я за него хоть немного?

Понурив голову, упираюсь макушкой в его плечо.

Я выбрала правильно…

Мужчина признаётся:

– Здесь погиб весь клан Солнца, не желаю оставлять землям резиденции оставшихся представителей в лице нас двоих.

Половицы под пятами перебегающих хрустят, внутренняя отделка дома осыпается. Звон в ушах – от ужаса происходящего – и от битых окон – за спиной.

Мир молчит, огонь говорит: всё в округе затихло, и только пожирающее пламя клацает челюстью и загребающими лапами своими касается стен и перебегающих мимо людей. Один из конвоя цепляется за опавший парапет и вязнет в оранжево-красном танце. Танцует сам, танцует вместе с домом. Равнодушные лица смотрят на вопящего брата; не рвутся, не помогают; оседает и мешком падает опосля.

– На одного меньше? – с вызовом бросает Гелиос.

Щенок, наблюдая нелепую кончину подчинённого, вздыхает и полные слёз глаза роняет в землю. Зовёт погибшего глупцом и слышит от Гелиоса:

– Тебе знаком гнев Богов? Расплата бывает быстра.

Смерть упомянутого могла сыграть нам на руку.

– Ты же Бог Солнца, воистину, усмири всепоглощающую стихию, – восклицает щенок. – Останови пламя, пока по имени своему не сгорел сам.

– Боги тебя покарают, – спокойно улыбается Гелиос.

Спустя минуты прений нервы того – хлипкие, натянутые – дают вибрацию, и потому со следующей вибрацией тела из-под пояса молодого выглядывает оружие.

Он что-то кричит.

Узкий серебристый нос, начищенный до блеска и слепоты, упирается в грудь Бога Солнца. Я вспархиваю – время прятаться за спиной подошло к концу – и собой отталкиваю зияющее темнотой и неизвестностью пистолетное дуло. Гелиос не позволяет – за руки оттаскивает и утаивает обратно, но я рвусь – рвусь! – и с мольбами и слезами пытаюсь укрыть. Если человеку не хочется взять хотя бы толику страдания близкого ему, значит, этот человек вовсе не близок.

Щенок и