– Да, – кисло сказал Малахов, – конспирация.

– Именно, – подтвердил Глеб. – Стоило немалых усилий доказать, что я не верблюд. Тогда парень разговорился и по большому секрету рассказал много интересного.

– Какой разговорчивый парень, – иронически заметил Малахов.

– А его сильно обидели, – сказал Глеб. – Так сильно, что он пришел охотиться на Сивого с обрезом дробовика. А потом пришли те, кто его обидел. Это получилось так шумно, что следом за ними пришел ОМОН, и теперь они, наверное, уже справились с дверью и загружают труповозку. На грузчиках камуфляж и бронежилеты, и все это происходит в моей, черт бы ее побрал, конспиративной квартире.

– Да ладно, – все так же кисло сказал Малахов. – Что ты заладил: квартира, квартира… Ну каюсь, грешен: была у меня смутная надежда, что рано или поздно Сивый на тебя выйдет. Кто же мог знать, что он не один, а со всей братвой, которая у Кудрявого на побегушках? Самого конечно не было?

– Он же ранен, – ответил Глеб. – Где ж ему с одной рукой по пожарным лестницам шастать?

– Н-да, – с сомнением сказал Малахов. – Это, конечно, все так, но ты все же поаккуратнее. Знаешь, какая это сволочь…

– Знаю, – сказал Глеб. – Кстати, он держит заложницу. Девчонке семнадцать лет, а ее брат, на которого он через нее давил, уже убит.

– Ч-черт, – сказал Малахов. – Дело швах. Так чего ты на меня, старого дурака, время тратишь? Действовать надо, Глеб Петрович, действовать, а не байки за полночь травить! – Он порылся в карманах, вынул сигареты и опять закурил, с опаской оглянувшись через плечо, словно Маргарита Викентьевна могла обнаружиться на заднем сиденье. – Я могу помочь?

– Можете. Во-первых, надо сделать так, чтобы мне не мешали. Во-вторых, прошлой ночью подожгли не только нас с вами. В одной из подмосковных деревушек сгорел дом. На месте пожара обнаружили труп с «вальтером» в руке и две коробки – не то с морфием, не то из-под него.

– Те самые?

– Те самые. Теперь милиция наверняка роет землю, разыскивая некоего Виктора Шараева. Их надо придержать. Он мне нужен. И вообще, нельзя ли сделать так, чтобы они о нем забыли? За ним, как я понимаю, многое числится, но… В общем, на зоне ему делать нечего.

– Да ты никак в адвокаты записался?

– Не все же мне в палачах ходить, – жестко ответил Слепой. – В общем, Алексей Данилович, это моя личная просьба.

– Так уж и просьба?

– Если я скажу «условие», это будет нарушением субординации.

– Наглец… Про субординацию вспомнил. Хорошо, сделаем. Но ты уверен, что поступаешь правильно?

– Алексей Данилович, – сказал Глеб. – Вину Сивого доказать нельзя. Я его убью, и мы с вами оба знаем, "то это одновременно и правильно, и абсолютно незаконно, А этого Шараева вполне законно можно упечь лет на двадцать пять, но это будет не правильно. Как быть?

– Как быть, как бить, – проворчал Малахов. – В глаз, как белку. А не получится в глаз, бей куда попало. Хорошо бы девчонку выручить, хотя…

– Вот именно – «хотя», – сказал Глеб.

Оба понимали, что заложницы Сивого скорее всего уже нет в живых. Теперь, когда Тыква был мертв, Раскошин перестал нуждаться в его сестре. Она стала для него обузой так же, как слово «человеколюбие» давно превратилось для бывшего подполковника в пустой звук.

– Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин, – вдруг процитировал Глеб.

Как ни странно, Малахов понял его с полуслова.

– Да, – сказал он. – За одну эту девчонку его стоит пристрелить как бешеного пса.

– Вот и ладно, – устало сказал Слепой, заводя машину и разворачиваясь посреди пустой улицы. – Вы уже накурились? Там второй период начинается, Маргарита Викентьевна волнуется… Знаете, что нужно делать, чтобы изо рта табачищем не пахло? Жевать мускатный орех.

Малахов скривился.

– Гадость какая, – сказал он. – Чтобы не пахло, лучше всего вообще не курить. Как говорится, лучшее средство от перхоти – гильотина.

– Вот так всегда в этот радостный день, – снова процитировал Глеб. – Повсюду музыка, смех, улыбки…

Полковник хмыкнул, опустил стекло со своей стороны и выбросил окурок в ночь. Когда машина остановилась в полуквартале от его дома, он полез в карман, вынул оттуда что-то, издали напоминавшее надкушенный желудь, и с видимым отвращением отгрыз маленький кусочек.

– Что это у вас, Алексей Данилович? – весело спросил Глеб.

– Что, что… Мускатный орех!

Спрятав орех обратно в карман, он не прощаясь вылез из машины, слишком сильно хлопнув при этом дверцей, и зашагал по тротуару, глубоко засунув руки в карманы несерьезной курточки и равномерно жуя. Глеб проводил его взглядом и, резко развернувшись, погнал машину туда, где ждал Активист. Он только что выторговал парню свободу, и следовало проверить, какую цену тот готов за это заплатить.

* * *

Сивый, как и незабвенный бровастый генсек, любил водить машину и никогда не опускался до такого мелкобуржуазного излишества, как личный водитель. Кроме того, при его профессии и образе жизни водитель стал бы лишней парой глаз, которые рано или поздно пришлось бы выколоть, и лишним языком, который пришлось бы отрезать буквально сразу.

Поэтому Сивый всегда водил свою машину сам, и до сих пор это ни разу не доставляло ему хоть сколько-нибудь заметных неудобств. Раньше он не мог даже вообразить, насколько это утомительно: вести машину по Москве, когда у тебя плохо действует правая рука. Каждое движение причиняло ему боль, но бывший подполковник ФСБ Раскошин даже не морщился, переключая передачи и круто выворачивая руль на поворотах.

Его оснащенная роверовским двигателем неприметная серая «Волга» двигалась по городу замысловатыми дугами и петлями. Раскошин даже под угрозой расстрела не смог бы сказать, чего именно он опасается, но звериное чутье на опасность настойчиво подсказывало ему, что по ту сторону длинного стола, за которым он проводил сеанс одновременной игры против кучки любителей, появился новый игрок. Раскошин ни разу не видел этого человека в лицо, но дилетантом тот не был наверняка. Дилетант убежал бы куда глаза глядят, увидев четверых автоматчиков, или погиб глупой геройской смертью, как этот небритый придурок, брат Активиста, – с голым брюхом и бесполезным пистолетом в дрожащей руке. Новый игрок избрал третий путь: хладнокровно и прицельно перестрелял всех из темноты, не получив при этом ни единой царапины. Это был профессионал, и он недаром занимал квартиру, которую Раскошин привык считать своей.

Сивый в последнее время следил за каждым движением Кудрявого еще пристальнее, чем прежде, и налет, предпринятый на его бывшую квартиру людьми Кудрявого, не был для него секретом. Человек из бригады Одинакового регулярно получал от Раскошина довольно солидные суммы за свежую информацию о Кудрявом. Он был одним из тех, кто штурмовал минувшей ночью квартиру, и единственным, кому удалось вырваться из этой мясорубки. Даже Одинаковый – тот, что еще оставался в живых к моменту налета, – Одинаковый, которого Сивый считал едва ли не самым способным из людей Кудрявого, не вернулся, чтобы рассказать, что с ним произошло. Информатор Сивого видел его труп на асфальте двора и едва не получил пулю в спину, уходя с места великой конфузии.