Вывод довольно-таки печален: всемирный успех его рассуждений обусловлен именно отсутствием у терминов четких определений и той логикой cogito interruptus, которая вызвала пошлый резонанс в том числе и среди популяризаторов апокалиптических взглядов, печатающихся в бульварных газетенках, в самом низу страницы. В этом смысле Маклюэн прав – гутенберговский человек мертв, и читатель ищет в книге туманное сообщение, которое поглотило бы его как галлюцинация. По-моему, в таком случае лучше посмотреть телевизор.

Зато нет никаких сомнений, что телевизор лучше Зедльмайра: возмущение Майка Бонджорно по поводу «футуристической» живописи Пикассо куда здоровее, чем жалобы на дегенеративное искусство. С Маклюэном все иначе – даже если его идеи, и хорошие, и плохие, поданы вперемешку, они тянут за собой новые идеи, пусть и для того, чтобы их опровергнуть. Читайте книгу Маклюэна, только не пытайтесь пересказать ее друзьям. Как только вы структурируете свои мысли, галлюцинации конец.

1. Много лет назад кто-то попытался заменить вопрос «Вредят ли комиксы детям?» на «Вредят ли дети комиксам?» (тогда все подряд подражали стилю Peanuts).

По-моему, стоит вернуться к этой мысли, поскольку вплоть до начала семидесятых главным вопросом для исследователей массовых коммуникаций было: «Как средства массовой коммуникации влияют на свою аудиторию?»; и лишь в семидесятые годы прозвучало робкое: «А как аудитория влияет на средства массовой коммуникации?»

Марсианин, который на примере значимых социальных явлений (а не мелких и сомнительных психолого-социологических полевых исследований) решил проанализировать влияние телевидения на поколение, родившееся одновременно с его изобретением, пришел бы к однозначному выводу. Возьмем Италию, где телевидение появилось в начале пятидесятых и где до сих пор существует выросшее перед телеэкраном «поколение» в классическом понимании этого термина (25 лет).

Наш типичный итальянец начинает говорить, скорее всего, еще до приобретения его родителями телевизора – он появляется в доме около 1953 года. С трех до четырех лет ребенок проводит дни напролет в компании телеведущей Маризы Боррони, а в пять восхищается фокусниками, без которых в те годы не обходится ни один тележурнал. Его чувство юмора воспитано на оперетках Нуто Наваррини, идеология – плод вердиевской мелодрамы, которую без конца крутят по всем каналам. Ребенок идет в школу, и его представление о культуре формируется на основе телешоу «Остановиться или удвоить»[447] или, что гораздо хуже, на тогдашних передачах о культуре.

Только он овладевает грамотой, как наступает время «Карусели»[448]. Его обрядами инициации становятся Фестиваль в Сан-Ремо и музыкальное шоу «Канцониссима», фамилия «Маркс» ему неизвестна даже в сочетании с Граучо и Харпо[449], так как на своем маленьком экране он смотрит только второстепенные ленты сороковых годов. В одиннадцать он осваивает географию с «Вечерней колокольней»[450]. Все остальное об Италии и мире узнает из выпусков новостей. Вместе с греческим и латынью он изучает метеорологию под руководством генерала Бернакки[451], о первых социальных и политических проблемах узнает на канале TV7, а о существовании яростных идеологических споров – из рубрики «Позвольте» в передаче «Политическая трибуна».

В 1968 году он уже студент. Позади детские передачи, Государственный тележурнал и Падре Марьяно[452]. Он получает стопроцентно телевизионное воспитание в стране, где правящая партия отстаивает основные ценности католическо-демократического общества, которое входит в идеологические и политические круги НАТО.

Если бы теоретики массовых коммуникаций из числа апокалиптиков – апологеты претенциозного аристократического марксизма, чьи корни восходят к Ницше, которые с подозрением относятся к практической деятельности и не слишком жалуют массы, – были правы, в 1968 году этот парень, уже успев защитить диплом по теме «Бенедетто Кроче и духовные ценности искусства», должен был подыскивать себе достойное место в сберегательном банке, стричься раз в неделю и в Пальмовое воскресенье вешать освященную оливковую ветвь на календарь из журнала «Христианская семья» с изображением Пресвятого сердца.

Но мы-то знаем, как все было на самом деле. Телевизионное поколение – это поколение мая шестьдесят восьмого с его нежеланием интегрироваться, отцеубийством, кризисом института семьи, предубеждением против latin lover, отказом признавать сексуальные меньшинства, борьбой за права женщин, классовой культурой, противопоставленной культуре просветительских энциклопедий. Будь тренд таким, следующее десятилетие закончилось бы тем, что и это поколение, и следующее привели бы своих лошадей на водопой к кропильницам в храме Святого Петра. Остается только гадать, зачем запрещать «Последнее танго в Париже», когда очевидно, что запрещать надо выпуски новостей, «Итальянские хроники», «Сельскохозяйственное телевидение» и детскую передачу «Джокаджо».

2. Самым пугливым мы скажем, что все, о чем мы до сих пор говорили, носит исключительно парадоксальный характер. Тем, кто посмелее и готов углубиться в социальные феномены, не навешивая на них первые попавшиеся ярлыки, мы скажем, что все это в том числе парадоксально, но не только.

Очерченная мной историческая панорама иллюстрирует два явления – может, только одно из них, а может, и оба сразу.

1) Телевидение само по себе, вместе с другими средствами массовой коммуникации, не участвует в формировании поколенческого мировоззрения, даже если это поколение устраивает революции и использует лозунги, телевизионное происхождение которых не вызывает сомнений.

2) Если означенное поколение делает не то, к чему, казалось бы, призывает телевидение (хотя очевидно, что оно впитало его выразительные средства и образ мышления), значит, оно считывает совсем не то же самое, что и (именно в таком порядке) люди, ответственные за наполнение телеэфира, кто-то из тех, кто иначе воспринимает телевидение, и все анализировавшие его теоретики, вместе взятые.

В 1965 году в Перудже (я упоминаю об этом событии и называю дату, потому что все остальные без конца о нем упоминают, у меня и некоторых моих друзей даже начинает складываться впечатление, что разговор в тот день получился действительно любопытным) мы с Паоло Фаббри, Джильберто Тиначчи Маннелли, Пьерпаоло Джильоли и Франко Люмаки[453] выступали на конференции, посвященной взаимоотношениям телевидения с аудиторией, и в своем докладе «Групповое исследование модели междисциплинарного исследования взаимоотношений телевидения с аудиторией» озвучили идеи, шедшие вразрез со спорной деятельностью Отдела общественного мнения в телерадиокомпании RAI, сотрудники которого высчитывали индекс прослушиваний и рейтинг успеха у публики.