холода и легких, свежих поцелуев ветра. Слыша лишь стук собственного сердца, да клекот высохшего горла, полного горечи и ядовитой гари.

— Мама, — выхрипнул, когда невесомые руки матери сомкнулись на его шее, отдавая то, чего лишен был льерд всю свою жизнь — Мама…

Приняв непривычную ласку матери, впитал её всем телом, в свою очередь даря свою, сыновнюю, неумелую и неуклюжую. Первую!

— Сыночек мой, — ледяные губы тронули небритую щеку, дыхание покойницы оказалось прохладным, с мягким привкусом гнили и сухой земли — Диньер, сыночек, дорогой мой…

…И, в тот же самый момент, когда мать и сын, заключив друг друга в объятия, замерли, не обращая никакого внимания на вьющегося вокруг их ног, безостановочно «мыркающего» кота, дрожащую, пересыпанную мелким снежком, утреннюю явь разрезало вдруг гневное, яростное и визгливое:

— Этта что ещё за сучка тут⁈ Эй, подстилка вонючая! Тебе что надо от моего мужа? Ну, я тебе сейчас покажу…

Глава 51

Льерд Ланнфель, едва успел остановить подскочившую к ним супругу. Перехватив любимую поперек талии, крепко сжал в объятиях хрупкое тело, вертящееся аки змея в ловчей петле.

Оскорблённая же в лучших своих чувствах Разъяренная Ланнфель сдаваться не собиралась. О нет! Визжала теперь благоверная так, что грозила перебудить уже не только всё мирно дремлющее поместье, а и всю округу, переполошив также и Призон в придачу. Может, даже досталось бы и близлежащим городам, селам и деревням.

Может, и до Ракуэна, а то и до самой столицы долетели б все эти «своего мужика заведи себе!», «убери ручонки — то, ручонки — то убери, я сказала, змеища пучешарая!», ну и прочие фразы, лишенные изящества, всех видов приличий и какого — либо пристойного замысла.

Плюсом к выкрикам, могущим оконфузить любого, непривыкшего к столь, ммм… ярким вспышкам ревности, либо просто слишком благовоспитанного гражданина шел и весь теперешний внешний облик уважаемой льерды.

Полы теплого плаща, накинутого прямо поверх цветастой ночной рубахи, мели дыбящийся снег похлеще, чем большая, железная метла Улыбающейся Девы. Лицо Эмелины полыхало пожаром. Рот безостановочно стрекотал, выплевывая оскорбления. Белые локоны растрепались, превратив аккуратную прическу супруги Хозяина имения Ланнфель в лохмы бродяжки, накануне здорово перебравшей крепкого винца.

— Я ему тут! — визжала Эмелина, пытаясь выкрутиться из крепко удерживаемых её рук Диньера — А он! А она! Пусти, Приезжий! Я ей щас вмажу, ух как! А потом тебе… прилетит! Стоило мне отвернуться, как ты уже с какой — то бабой обжимаешься… бабник! Изменщик! Ой!

Это самое «ой!» вышло оттого, что вольник, кое — как удержав дражайшую половину в вертикальном положении, пару раз встряхнул её, приводя в чувство.

— А ну, Эмми! — рявкнул, резко развернув к себе плюющуюся ядом ревнивицу — Закрой рот!

Полностью удостоверившись, что ни ему, ни покойнице матери, ни имению, ни округе ничего не угрожает, и поставив жену на снег, глубоко выдохнул.

— Успокоилась? — наклонился к супруге — Имей ввиду, если опять начнешь реветь дурниной, заткну тряпкой твой прелестный оральник. Ясно?

Относительно пришедшая в разум Эмелина Ланнфель, ответив что — то вроде «самому сейчас заткну», шумно сдула с лица упавшие на него волосы и надсадно закряхтела.

— Кто она? — первое членораздельное предложение, выпавшее из перекореженного злобой рта женушки вышло также с полувизгом и полухрипом — Почему она тебя обнимает?

Вольник искривил рот усмешкой и, покачав головой, указал на заходящуюся скрипучим смехом гостью с Той Стороны:

— Потому, что это моя мать, Серебрянка. Покойная Анелла Ланнфель.

Эмелина перевела дыхание и закашлялась.

Потом, медленно повернувшись, исподлобья глянула на предполагаемую соперницу. Несколько минут понадобилось хозяйке имения на то, чтобы, оценив облик гостьи, собрать воедино все мельчайшие детали. А собрав их, окончательно увериться в том, что любимый супруг говорит правду.

И вот теперь…

Теперь же льерде Ланнфель стало невыразимо стыдно! Настоящая она, оказывается, дура. Плюс ко всему, так ещё и дура неотесанная.

Нет, прав всё таки был папаша Бильер, когда сёк её по заду ремнем, либо вожжами!

Правы были учителя и гувернантки, когда наказывали за излишне пылкий нрав и длинный язык розгами, стоянием на коленях в углу или лишением десерта и прогулок.

Права была и покойница — мать, награждающая иногда хамку — дочь оплеухами да пощечинами.

Прав был весь Клан Астсонов, когда твердил денно и нощно неразумной своей, юной родственнице о правилах и нормах поведения. Конечно, многие из Астсонов и нос могли почесать, ровно простолюдины, и икнуть за столом, однако же всему должен быть предел…

И вот она, Колючка Эмми, этот предел не увидела в очередной раз! Так себя повести при встрече со свекровью даже самая распоследняя крестьянка не смогла бы себе позволить.

Боги… Ой, Боги мои! Что ж теперь делать — то, а?

Потерев всё ещё горящими ладонями виски, льерда Ланнфель осторожно, снизу вверх посмотрела на мужа:

— Диньер… Я… Отпусти меня, пожалуйста. Я изви… Мне необходимо извиниться.

— Ну, ну, — ухмыльнулся тот в ответ — Валяй, Серебрянка.

Уже разжимая руки, добавил шепотом, склонясь к ней:

— Не ссы, Злючка. Я рядом.

Шагнув вперед и набрав полную грудь воздуха, сконфуженная льерда выпалила на одном дыхании, стараясь, чтоб голос звучал ровно, а глотка не тряслась и не тарахтела, будто старая повозка по колдобинам и камням:

— Уважаемая льерда Анелла Ланнфель! Я искренне прошу простить меня за мою безобразную выходку. Уверяю… Заверяю вас, что впредь такого… не повторится. Прошу принять мои извинения! И… также, если могу быть чем — то полезна, то…

Гостья раскрыла объятие, наконец — то просмеявшись:

— Не стоит так терзаться, дитя. Не расстраивайся, ты всё сделала правильно. Ну же…

Обняв Эмелину, Анелла погладила её по голове. Легкие, почти невесомые прикосновения покойницы оказались добрыми и странно теплыми, несмотря на снежный ветерок и особый холодок, исходящий от свекрови. Влажный, сладковатый, ломкий, жуткий и своеобразный…

Юная магичка коротко всхлипнув, осторожно прижала к себе новую родственницу. Легко коснулась ладонями похоронного одеяния той, коей всего несколько минут назад готова была вцепиться в волосы, либо изодрать лицо острыми ногтями.

— Ты умница, девочка, — заговорщицки шепнула бывшая хозяйка здешних мест — Я очень рада за сына, правда! Видно, что тебе он и в самом деле необходим. И вот ещё, что. Зови меня на «ты» и по имени. Знаешь, вообще — то, я Аннелиза, но уж лучше Анелла, поскольку полное имя было всегда мне невыносимо… Хорошо?

Эмелина яростно покивала, соглашаясь.

— Диньер, — спросила Анелла, гладя Эмелину по спине — Так ты пустишь меня в дом? Повторяю, мне нужен только Дишен. Больше я никого не