На все эти шумы и смех в холл вышла Кора. Видимо, заключительная часть содержательной беседы супругов всё таки достигла ушей горничной. Так и было, скорее всего, потому что та, хоть по своему обыкновению сдержанно, а улыбалась, редко дёргая уголком рта, стараясь изо всех сил не прыснуть со смеху.

— Прикажете накрывать завтрак, льерды?

— Попросим, — кивнул вольник — Есть, и вправду, охота.

Трапеза прошла ровно и уютно.

За спокойствие этих минут, да и всего последующего дня надо было благодарить именно Ланнфеля! Если вернее, то ту самую договоренность держать рот на замке, не создавать шумихи, нервируя слуг и самих себя.

После завтрака же, отправив мужа подремать, сама льерда убежала в кухню, несмотря на приказы супруга идти с ним.

— Я, миленький, не устала, — авторитетно заявила она — Пойду Коре и Тине помогу, да тесто на вечер поставлю. Хоть отвлекусь. Готовка меня здорово успокаивает! А ты иди, поспи. Вымотался весь, я ведь вижу… Иди, иди, Приезжий. Я приду потом. Обещаю.

Раздраженно плюнув, Ланнфель всё же последовал совету супруги.

Ещё пока поднимался по лестнице, про себя костерил несносную Серебрянку на чём свет стоит!

— Вот же баба! Вот же дура… Без неё там не справятся, в кухне! Везде надо нос свой сунуть, тоже мне, Правительница кастрюль, тарелок и огрызков… Не устала она, как же! Измотала и себя, и будущего наследника поездками, заботами, да орами своими. Нет бы сидеть на жопе ровно, как другие бабы! Так ведь никак… И всё мне… мне назло. Но, однако же… как… как ревнует…

Остановившись перед дверью спальни, вольник положил руку на теплое дерево и улыбнулся.

Думать о том, что Злючка — Колючка в самом деле готова за него в огонь, в воду, в любую поездку и драку… было приятно.

Равно, как и принимать заботу Эмелины. Неловкую, неуклюжую, но искреннюю и уютную.

Беспокойство за него, паршивца и убийцу, напоминало сладости, купленные на последние деньги одинокой матерью, дабы порадовать ребятишек под праздник. Либо же теплые носки, связанные бабушкой, полуслепой, дряхлой, путающей петли и нитки, надетые трясущимися, узловатыми, сухими руками на маленькие ножки внука…

Забота эта была именно теплой… Живой.

Однако, всё же не стоит Эмелине так усердствовать! Во вред себе — не надо.

Только лишь перешагнув порог спальни и повалившись в постель, Диньер понял, насколько была права Серебрянка!

Он и впрямь вымотан. Выжат, ровно старая тряпка, которой трут полы. Или кухонный стол. Широкий, выщербленный по краям, весь в зарубках от ножей и бледных пятнах от соусов, с вбитыми в трещины остатками мучной пыли…

Поудобнее устроившись в постели, Диньер прикрыл глаза, приказав себе не засыпать глубоко.

Но, прислушиваясь к тиканью часов, шороху снега за окном и спокойному дыханию дома, недолго посопротивлявшись, впал в глубокое, тяжелое забытьё…

…Открыв глаза только тогда, когда льерда Ланнфель, присев на край постели, обдала его слабым ароматом выпечки и домашнего мыла.

— Диньер, — громко зашептала она, осторожно касаясь плеча супруга — Там шерохтит что — то в купальне… Ну, в той самой. За досками. Может, сходим? Посмотрим?

Резко содрав с себя остатки сна, льерд резко сел в постели, свалив на пол подушку и смяв покрывало.

— Который час, Эмми? — «гхыкнул» сухим от сдавившей его дремы горлом.

Эмелина же, покосившись на большой, выпуклый циферблат блестящих новизной настенных часов, подняла повыше горящую свечу:

— Почти полночь, милый. Без двух минут…

Глава 53

Спускаться по лестнице супруги старались тихо.

К сожалению, это не очень удавалось льерде Ланнфель. Несмотря на хрупкое сложение, магичка отличалась весьма тяжелой поступью. «Легкие, воздушные шаги» — невозможно было так сказать о ней, при ходьбе Эмелина топала, как солидный толстяк или сытый боевой конь. Плюсом ко всему, теперь, когда она волновалась, девушка дышала очень часто и шумно, пытаясь унять редкий кашель, прикрывая рот свободной рукой. В другой руке льерда держала лампу, поскрипывающую дужкой при каждом неаккуратном движении.

Льерд Ланнфель же, напротив, в неслышимости ходьбы мог бы посоперничать даже с лиймом, шагая по ступеням, словно тот на мягких, пухлых, подушечных лапах.

Может, объяснением тому была военная выучка? Или достаточно долгосрочная наука бывшего учащегося Академии и гостя Призонского Каземата? Может, медленно, но настойчиво пробуждающаяся звериная Суть?

Как бы там ни было, а только шагов тяжеловесного, здоровенного мужлана Диньера даже соглядатаи Правителя не учуяли бы. Зато пыхтение его супруги и топот её маленьких ног, мог услышать даже непосвященный в шпионские и прочие наушнические дела.

— Шла бы ты назад в спальню, Серебрянка, — недовольно пробубнил вольник, полуобернувшись — Пыхтишь, ровно дорогу от нас до Призона бегом покрыла! По ступеням топаешь. Хрипишь, ровно тебе глотку порезали. Перебудишь всех в доме… Иди отсюда.

— Сам ты иди, — зашипела Эмелина, остановившись и подобрав повыше юбку — Дракон облезлый… Вот так помогаешь, помогаешь, а вместо «спасиба» одни порицания!

Не обратив внимания на предостерегающий взгляд супруга, добавила:

— Кого я перебужу — то⁈ Кора порошков своих наглоталась, от погоды неможется ей, проспит до утра. А Тинка дрыхнет так, что под ухом даже если Светлый Посланник ей под ухом на дуде заиграет, так она ту дуду храпом заглушит. Давай, не маши руками! Иди вперед, Приезжий. Всё равно, одного тебя не пущу никуда. Мало ли!

Ну вот, и что делать с этой строптивицей? Как можно вот так, парой слов, всего лишь полуфразами сделать, чтоб вновь в окаменевшем было горле горячий комок родился? И снова, в который раз уже тяжелым, мягким клубком нежность заворочалась в груди, широкой, уже покрытой крепнущими, зеленоватыми пластинами брони…

— Ладно, Эмми, — льерд стиснул в горячей руке теплые пальцы жены — Пойдем вместе. Но. Вперед меня не лезть. Никуда. Ясно тебе? И не хмыкай. Только нос сунешь, куда не следует, пинка тебе под зад. Поняла?

— Агашеньки, Диньер! — потрясла головой магичка — Это понятно. Ой, миленький, надо бы выдергу взять, или хоть топор. Доски оторвать, руками не полу…

— Закрой рот, — льерд дернул Эмелину за собой следом — Закрой рот, дорогая. Замолчи и послушай, насколько прекрасна тишина.

До самой купальни льерда Ланнфель держала рот на замке.

Однако, оказавшись около заветной двери, тут же припала к ней ухом и затрещала вновь:

— Воет кто — то! Так тихо… Будто плач.

Ланнфель сжал в руке небольшой топорик.

— Ветер там воет, — проворчал, бесцеремонно оттолкнув в сторону супругу — А может, призрак папаши моего с похмары страдает? Он всегда, с похмела будучи, выл. «Ой, Диньер, ой сынок! Пробегись до