— Раз уж мы тут, можно зайти к Эльзе.

Предложить это должна была скорее я, а не она. До сегодняшнего для Белл не изъявляла желания видеть кого-то из прошлого, а с явившейся без предупреждения Фелисити была почти груба. Она ни о ком не спрашивала, и ее охватывал ужас, когда я произносила имена Козетты и Марка — и я могу это понять. Но Адмет? Эва? Разве ей не любопытно, что стало с Айвором Ситуэллом, Гэри и танцорами? Я не ответила, и тогда она произнесла, явно сдерживая себя:

— Не стоило выходить оттуда, из тюрьмы. Там мне было лучше всего. Там я могла приспособиться. Наверное, мне нужно вернуться.

На это нечего ответить. Банальности и слова успокоения раньше давались мне без труда, но теперь у меня не было настроения. Вместо этого я махнула рукой в сторону Карлтон-Вейл:

— Эльза живет там. Хочешь сначала позвонить?

— Зачем, если мы уже у порога? Если она не хочет нас видеть, то может солгать в лицо точно так же, как по телефону.

— Эльза не станет мне лгать. — Я расстроилась, но была даже рада этому, рада почувствовать хоть что-нибудь, кроме тупого безразличия. Чемодан вдруг показался мне тяжелым. — Твоя очередь, — сказала я и протянула Белл чемодан. — Дай мне сумку.

Эльза держит меня в курсе событий и рассказывает о людях. О тех, с кем я больше не встречаюсь, в отличие от нее, и это мой единственный источник информации. Она моя лучшая подруга, хотя мы не виделись уже несколько месяцев. После появления в моей жизни Белл я даже не звонила Эльзе. Не думаю, чтобы кто-то, кроме меня, еще называл ее так, как в школе, Львицей. Одну из своих книг, о парке сафари, я посвятила ей: «Любимой Львице».

Эльза похожа на львицу, сильная, гибкая, мускулистая, с желтыми кошачьими глазами и приподнятыми уголками рта. Естественно, она должна знать, что Белл у меня, — Фелисити ей обязательно сказала, потому что Фелисити ее двоюродная сестра. Или Эсмонд, который как-то раз со всей серьезностью заявил: «Сестра жены — моя сестра. Муж и жена — одна плоть». Эльза взяла трубку домофона и на мои объяснения кратко ответила:

— Входите.

Она ждала нас на площадке первого этажа с полотенцем в руках и мокрой после мытья оранжево-желтой гривой волос. Белл не стала ждать, пока она скажет хоть слово.

— Я вижу, ты меня не узнаешь — так сильно я изменилась. Неприглядное зрелище, да?

Мне почему-то захотелось ее ударить. Накричать. Какое-то новое для меня чувство, опустошающее. Разумеется, я ничего не сделала — то есть промолчала, а только встретилась взглядом с Эльзой и опустила глаза, потому что от ненависти к Белл у меня все дрожало внутри, хотя внешне я оставалась абсолютно невозмутимой и спокойной, напряженной и холодной.

— Рада видеть тебя, Белл, — любезно отвечала Эльза, как настоящая кузина Эсмонда. — Надеюсь, вы с Элизабет пообедаете со мной.

Таким милым тоном она разговаривала с женщиной, которая совершила убийство и которую считали бы парией в любом цивилизованном обществе. Потом уверенной походкой повела нас за собой в квартиру.

Это другая квартира, не та, которую она ждала, поселившись в «Доме с лестницей». Та была далеко, в Челси, практически в Фулеме, еще дальше, чем пристанище семьи Тиннессе. С тех пор Эльза еще раз вышла замуж, а теперь ждет нового развода. Тогда ее больше интересовали не мотивы людей, а их сексуальные отношения. И еще она любила Козетту, радовалась ее счастью.

— Похоже, у него нет собственных друзей, — говорила мне Эльза.

— Если и есть, сюда они не приходят.

На первый взгляд у Белл тоже не было друзей, но это не совсем верно. Ее друзьями были Тиннессе и Адмет — по крайней мере, она с ними общалась, — а также я сама и Эльза. Но у Марка, похоже, друзей не было совсем, я не могу вспомнить, чтобы в разговоре звучали их имена, только туманные упоминания о знакомых. Он также не распространялся о своем прошлом. Мы ничего о нем не знали, как будто Марк родился два года назад, уже тридцатишестилетним, или представлял собой творение Пигмалиона — Белл, — в которое вдохнули жизнь специально для того, чтобы я увидела его в «Глобальном опыте». Я испытала шок — правда, приятный, — когда однажды сидела в Британской библиотеке, листая (с какой-то другой целью) старую подшивку «Радио таймс», и наткнулась на его имя в списке исполнителей пьесы, которую слышала пять лет назад. «Росмерсхольм» Ибсена, и Марк Хенрисон играл Педера Мортенсгора.

Он не рассказывал мне о своем прошлом — да и с чего бы это? Наверное, Козетте рассказывал. Скорее всего, она знала его жизнь, с детских лет и до настоящего дня. Понятия не имею. Я практически не оставалась с ней наедине; рядом всегда был Марк.

Эльза отказалась поддержать план Марка по удалению Белл из дома на время визита оценщика, поскольку была по-настоящему честной и искренней. Она могла — как сегодня предположила Белл — один или два раз прибегнуть ко «лжи во спасение», но никогда бы не согласилась обманывать подругу с недостойной целью. Так же, как и я, Эльза не верила, что Белл чрезвычайно привязана к «Дому с лестницей» и не перенесет мысли о расставании с ним. Думаю, к тому времени Эльза уже поняла, что Марк не хотел, чтобы она жила в доме, даже две или три недели, несмотря на то, что принадлежала к числу тех немногих гостей Козетты, которые покупали еду, заботились о пополнении винного погреба и сами сдавали свои вещи в прачечную. Более проницательная, чем я, видевшая ситуацию со стороны, она подозревала Марка и поэтому любезным тоном ответила, стараясь смягчить сарказм:

— Придется тебе самому делать грязную работу.

В конечном итоге ничего делать не пришлось, поскольку оценщик не захотел осматривать каждую комнату, а Белл сидела у себя с включенным телевизором. Через три дня пришел представитель риелторской компании — то ли еще будет! — чтобы взглянуть на дом. Марку повезло, что как раз в это время Белл отправилась на одну из своих долгих прогулок, первую за несколько недель. До ее возвращения Марк и Козетта уехали подыскивать себе дом; по крайней мере, я так думала. Они делали из этого тайну, поскольку Белл ничего не должна была знать.

— Не представляю, как они выпутаются, — сказала я Эльзе. — Разве что убьют ее. — Я как раз писала роман, в котором от одного из персонажей должны были избавиться с помощью убийства. Иначе сюжетная линия заходила в тупик. Наверное, именно книга натолкнула меня на такую мысль.

— Сомневаюсь, — ответила Эльза.

В тот вечер нас всех пригласили на ужин танцоры. Раз в год они развлекали Козетту, как бы в ответ за все, что получали от нее. Она угощала их ужином как минимум один раз в неделю, а также брала с собой на концерты, спектакли и в кино, и поэтому ни о какой компенсации не могло быть и речи, но я подозреваю, что это немного успокаивало их совесть. Им приходилось терпеть общество всех жильцов дома, потому что Козетта умудрялась, очень мягко и тактично, отклонять их приглашение, если не могла взять с собой «свиту», как со свойственной ему грубостью выражался Айвор.

Я это помню, но не помню ресторана, в который мы ходили. Наверное, где-то в Сохо или на Шарлотта-стрит. Луису и Пердите повезло — гостей было всего пять, хотя в прошлом могло бы набраться и с десяток. Белл тоже пришла, чем меня очень удивила. Странно, что она поставила себя в положение «третьего лишнего», превратившись буквально в «призрак на балу». Мы естественным образом разбились на пары: Козетта и Марк, Луис и Пердита, мы с Эльзой — и Белл осталась в одиночестве. Наверное, она была самой плохо одетой женщиной в ресторане — и уж явно в нашей компании, похожая на перевязанный бечевкой пакет из нескольких слоев коричневой бумаги, — но все провожали взглядом именно ее. Как всегда. Все дело в ее походке, высоко поднятой голове, почти идеальной осанке, копне растрепанных светлых волос, бесстрастном лице и похожем на камею профиле.