Последние слова министр буквально выпалил, словно дохнул на собравшихся каким-то жарким метафизическим перегаром, и некоторые, судя по наморщенным лбам – сбитым в складки тем, что мысль запнулась, – попытались представить, что именно министр имел в виду. Было похоже, что это никому не удалось. Зато собравшиеся отлично представляли и нищих, и богадельни: многие в имиджевых целях посещали дома престарелых, расписанные, будто детсады, сценами из сказок, дарили там телевизоры и фрукты, а уж попрошаек, с их театральными лохмотьями и цирковыми номерами, не заметил бы в городе разве что слепой. Возможно, нищенство как образ, воздействующий куда сильнее обыденной бедности, стимулировал и гнал этих людей к вершинам благосостояния, из грязи в князи. Теперь, вообразив перспективу навсегда оказаться именно в том социальном положении, уйти от которого стало целью жизни в нестабильной стране, многие побледнели тусклей и мертвенней, чем когда представили себя покойниками. Даже олигарх Бессмертный выглядел испуганным: он весь укрылся где-то в себе, забыв костлявые руки на подлокотниках и оставив бесстрастное лицо на произвол заоконных молний, словно пытавшихся, трепеща от усилия и дергая за бровь, содрать со старика какую-то приклеенную маску.

– Наша вера учит нас, что в день Страшного суда воскреснем во плоти, – вдруг произнесла дрожащим голосом Евгения Кругель. Съеженная, с воспаленной краснотой под мокрым носом, она казалась пьяной, хотя набраться ей было решительно негде.

Все покосились на нее неодобрительно. Обеспокоенный Гречихин взял на палец мутную каплю, что сползала по его набухшему виску, и проанализировал ее на язык.

– В общем, все, хорош! – Саков, опираясь растопыренными пальцами о зеркальную столешницу, по-ораторски навис над собранием. – Я ухожу! Спасибо, посмотрел ваше кино, давно в кинотеатре не был. Но я на это погребальное дело не подписываюсь и другим не советую. А проект ваш я потом куплю, в смысле архитектуру. Нормальный выйдет ресторан. – С этими словами Саков собрал со стола какое-то свое имущество, демонстративно оставив лежать папку с договором, шумно похлопал себя по карманам и решительно двинулся на выход, где навстречу ему вскочили два одинаковых молодца в двубортных костюмах, стриженные на манер садовых кустарников.

Вслед за Саковым стали подниматься остальные. Кто-то воровато забирал документы «Купола», кто-то оставлял их на месте. По стесненным движениям было видно, что многим нужно посетить туалетную комнату, но все предпочитали поскорей убраться из Тамариного офиса; даже гроза, немного поредевшая, но пустившая по улицам бурные зеленые потоки, которые сосали и не могли всосать решетчатые люки, никого не могла остановить. Уходящие столпились; гуманоиды, переваливаясь, будто тяжелые белые гуси, что-то тихо гогоча друг другу, подались к служебному выходу. Тамара, надменно улыбаясь, прошагала к главным дверям, где стала церемонно прощаться с каждым из гостей, подавая мужчинам руку для поцелуя – но большинство просто дергало вниз этот неудобно повисший предмет.

Маленькая Петрова, с чудовищной сумкой на локте, застревавшей между беспорядочно отодвинутых кресел, вдруг вцепилась в Тамару жилистой лапкой и оттащила ее в сторонку, предоставляя замешкавшимся задницам протираться к выходу самостоятельно. Там они довольно долго о чем-то говорили. Петрова, на тонких ножках в коричневых чулках, в юбке-стаканчике с каким-то нелепым белым пояском, не доставала Тамаре до груди – но что-то жестко ей втолковывала, не отпуская ни глазами, ни рукой, а крупная Тамара глядела на нее с каким-то нежным удивлением, время от времени трогая на шее золотую мелкую цепочку. Наконец собеседницы расстались, обменявшись короткими кивками, причем Петрова напоследок едва не оборвала Тамаре шелковый рукав.

В зале уже не было никого, кроме ожидавшего Тамару напряженного Крылова. Устало вздыхая, Тамара подсела к нему и сбросила туфли, горячие внутри, точно в них пекли пироги. Ее большие покрасневшие ступни пылали, и Крылов недобросовестно сравнил их с другими, совершенной формы, бывшими изящней самой лучшей обуви. Мысли о Тане, как всегда, вызывали боль, и, как всегда, без видимых причин. Стоит вообразить ее мокрые следы из ванной, как охватывает ужас перед миром. Этого Крылов не мог себе позволить. Глаза Тамары, например, были куда красивее Таниных светлых, как бы потрескавшихся внутри своей прозрачности, не украшенных, а просто защищенных колкими короткими ресницами, – но это не имело ровно никакого значения. Крылов был носитель несправедливости, о масштабе и мере которой он мог только гадать. Тем с большей нежностью он взял Тамару за отяжелевшую руку с ягодными подушечками длинных, словно по линейке выровненных пальцев. Пальцы дрожали, и ягоды были красны.

– Что тебе наговорила эта гарпия? – спросил он, сбиваясь на тон обеспокоенного мужа.

– Ты знаешь, хорошая женщина… – Тамара мечтательно глядела на прояснявшееся небо, на золотые чернила расползающейся тучи. – Предостерегала меня, советовала затихнуть на время, переждать какой-то опасный момент. Очень, между прочим, отговаривала идти на шоу Мити Дымова…

– Так и я тебе то же самое говорю! – воскликнул Крылов. – Это же элементарный здравый смысл. Тем более мне совершенно не понравились намеки господина Сакова на какие-то кредиты. Ты понимаешь, что именно имел в виду наш замечательный министр?

– Да брось, не стоит волноваться. – Тамара, не отнимая руки у Крылова, другой пыталась расчехлить коробочку сенсорного пульта. – Я много раз кредитовалась под разные проекты. До сорока процентов суммы всегда идет на откаты, на мелкие взятки, иначе ничто не сдвинется с места. Ну, и норма прибыли по белой бухгалтерии всегда занижена, ибо налоги абсурдны. – Тут Тамаре удалось нажать на нужную кнопку, и затемнение окон исчезло, хлынули влажные звуки, зажурчали полные хлябей мутно-золотые улицы, зашумел, как ни в чем не бывало, многоводный Алтуфьевский фонтан.

– Мне кажется, это твое высшее общество тебя не любит, – мрачно проговорил Крылов, ощутивший при упоминании о Дымове ту самую темную дурноту, какой реальный Митя никогда не вызывал, а вызывали типы вроде Лехи Терентьева и его глумливых отмороженных дружков. – Я, например, вижу это невооруженным глазом. Причем не залюбили они тебя именно в последнее время. Может быть, стоит…

– И не подумаю! – отрезала Тамара. – Не буду брать отпуска, не уеду из страны, не передам бизнес в управление наемным людям. И пусть эта презентация провалилась, пусть они все намочили штаны от страха, но я все равно построю «Купол», хотя бы только для нас двоих.

– Ну какого хрена ты все время лезешь на рожон! Чего тебе мало, чего ты хочешь, что за шило в заднице сидит! – в отчаянии Крылов почти отбросил душистую руку Тамары, в которой сила, как золото, была тяжела и лежала беспомощным грузом на большой раскрывшейся ладони.

Крылова охватило раздражение, в котором он, бывало, ей грубил, вызывая не слезы, но влагу слез, от которых ее ассирийские глаза становились еще темней. Всякий раз Крылову делалось не по себе, он думал, что несчастному человеку часто грубят, а Тамара, с ее сентиментальными подарками и двумя необжитыми спальнями, дошла именно до этого положения вещей. Крылова немного утешало, что никто, кроме него самого, не получает от Тамары призывов о помощи, чтобы раздраженно отвергнуть притязания лишнего существа. Но теперь ему казалось, что защита Тамары разрушена, и разрушена почти бесстыдно, раз какой-то Саков смеет обращаться к ней в подобном тоне.