— Они мне не нравятся, — продолжала Эдна. — Скажи, пусть уходят!

Я пылко объяснила, что меня никто не слушает. Предложила проводить ее и котят до кладбища, от греха подальше. Но Эдна тоже меня не слушала.

— Что они делают? — испуганно спросила она. Котята у нее на руках мяукали и извивались, а она все крепче прижимала их к себе.

Откровенно говоря, у меня не было времени беспокоиться за нее. Полицейские деловито устанавливали по периметру прожекторы; снайперы побежали на соседнюю улицу, откуда можно было попасть к черному ходу, и рассыпались по саду, целясь в кухонное окно. Ник в самом деле плохо знал психологию местных деятелей, раз вообразил, будто соседи испугаются выстрелов и он сможет спокойно убраться отсюда. Вся обстановка вокруг бывшего сквота напоминала последний бой генерала Кастера.

Человек с рупором тем временем заорал:

— А ну, выходи! Руки вверх!

Мистер Пател и дядья, надсаживаясь, кричали на полицейских. Миссис Пател и тетки рыдали. Аша угрожала позвать адвоката. Наверное, у них с Джеем имелся знакомый адвокат. У меня его не было. Я металась туда-сюда, крича, чтобы кто-нибудь позвонил инспектору Дженис. В довершение всего Эдна заверещала громким, пронзительным голосом, как сирена. Она вопила безостановочно, как будто ей не нужно было пополнять легкие новой порцией воздуха.

И все наши усилия ни к чему не привели. Я поняла: надо что-то делать. Если так пойдет и дальше, они непременно застрелят Ганеша по ошибке. Подойти к бывшему сквоту оказалось невозможно — полицейские перекрыли улицу. Но я знала этот квартал лучше, чем они. Я бросилась к кладбищу Эдны и добралась до соседней улицы.

Мне пришлось несколько раз перелезать через стены соседних домов. В первый раз я приземлилась на груду брошенных мусорных контейнеров. Послышался ужасный грохот, но никто его не услышал, а может, не обратил внимания в общем шуме.

Я побежала садами, перелезая через стены, спотыкаясь о старые авоськи и шесты для подпорки фасоли. Как будто преодолевала армейскую полосу препятствий. Я растянула лодыжку, исцарапала руки, но продолжала бежать вперед, к саду за нашим сквотом и месту действия.

Преодолев последнюю ограду, я упала в кусты почти одновременно с тем, как Ганеш выбросил двустволку из кухонного окна. Потом он вылез сам. На него тут же набросились полицейские.

Его швырнули на землю; я испугалась, что он задохнется под их тяжестью. Они все время орали:

— Лежи смирно, красавчик, никакого сопротивления!

А я кричала, что тот, кто им нужен, лежит в доме под куском штукатурки без сознания. Правда, пока полицейские занимались беднягой Ганешем, преступник вполне мог прийти в себя и бежать.

Я попыталась стащить полицейских с Гана, крича:

— Идиоты, вы схватили не того!

Я кричала, пока не охрипла. Поэтому меня тоже арестовали, и нас вдвоем препроводили в участок.

Там начался настоящий бедлам. У нас сняли отпечатки пальцев. У меня возникло чувство дежавю. Я сказала, что мои отпечатки они могут не брать, они у них уже есть — в связи с расследованием убийства, которое произошло в том же доме.

Мои слова взбудоражили их еще сильнее. Они так разволновались, что мне показалось: сейчас их всех хватит удар. По-моему, они решили, что схватили целую шайку городских террористов.

Наконец, приехала инспектор Дженис в джинсах и мешковатом свитере. Под глазами у нее тоже были мешки. Она спасла нас.

Я по-настоящему обрадовалась, увидев ее, и завопила:

— Его нашли? Нашли Ника Брайанта? Он не сбежал?

— Да, Фран, нашли. Ему не дали сбежать, — утешила меня Дженис. — Когда обыскивали дом, он как раз начал приходить в себя. Никакого сопротивления он не оказал.

Я рухнула на стул.

— Слава богу! Значит, все кончено!

— Мне бы не хотелось, чтобы вы заблуждались, — холодно ответила инспектор Морган. — Вам многое придется объяснить… мне!

— Он во всем признался, — сообщила Дженис. Прошло два дня после «Осады Джубили-стрит», так операцию назвали газеты. Дженис значительно успокоилась; даже Парри улыбнулся мне, когда я пришла в участок, и сказал:

— Смотрите-ка, это же наша Энни Оукли![12]

Я по-прежнему испытывала невероятное облегчение оттого, что осталась жива, и не стала хамить в ответ.

Мы с Ганешем сидели в кабинете инспектора Морган. В этот раз нам сразу предложили чаю и какого-то довольно черствого печенья.

Все копы заискивали перед Ганешем — из-за сделанной ими ранее ошибки. Кое-кто даже намекнул на то, что он получит награду за храбрость, а синяки и шишки скоро пройдут.

В общем, для него все закончилось очень хорошо. К тому же в глазах родни он стал настоящим героем. Во всяком случае, на время.

— Мне по-прежнему не верится, что Ник Брайант убийца, — призналась я Дженис. — Я была настолько убеждена, что ее убили Джейми или Ланди… И ведь теоретически покушаться на мою жизнь мог любой из них! Я посветила фонарем на незваного гостя, ожидая, более того, рассчитывая увидеть кого-то из них. У меня даже появились кое-какие соображения насчет того, как с ними справиться. Когда я увидела Ника, я просто застыла на месте, как идиотка. Не поверила собственным глазам. Подумала, что еще не проснулась. Самое смешное, я тогда еще думала, что нравлюсь ему. Как будто личная симпатия помешала бы ему покончить со мной! Ха! Кстати, что с ним? У себя на ферме он выглядел вполне нормальным. С ним было спокойно.

— Я же тебе говорил, что ты совершенно ничего не знаешь о деревне, — заметил Ганеш, лучась самодовольством и радостью. Не будь мы в кабинете Дженис, я бы запустила в него чем-нибудь тяжелым. После того как Ника Брайанта арестовали, а нас освободили, он не уставал повторять мне: «А что я тебе говорил?»

Стиснув зубы, я ответила:

— Ты ведь тоже познакомился с Ником, и тебе тоже не пришло в голову, что он убийца! А если и пришло, ты очень убедительно скрывал свои мысли! Тебе показалось то же, что и мне, — что он хороший.

— Ничего мне не показалось. То есть я ничего ни о ком не думал. Думала ты. Ты решила, что он — славный малый. А он им не был.

Видя, что мы все больше распаляемся, Дженис поспешила вмешаться:

— Брайант — не славный малый, но он и не закоренелый злодей. Все довольно грустно. Он уверяет, что любил Терезу. Но им владела не столько любовь, сколько одержимость. Он был по-настоящему одержим ею.

— Хотите сказать, что он клинический псих? — уточнила я.

— Сильные чувства, — наставительно, как ведущая передачи по психологии, ответила Дженис, — часто толкают людей на безумные поступки. — Лицо у нее посуровело, а глаза слегка остекленели. Наверное, она знала, о чем говорит — ведь она служит в полиции. Но еще я подозревала, что в свободное время она любит читать любовные романы. — Он настаивает на том, — продолжала Дженис, — что не собирался ее убивать. По его словам, они поссорились, и на него словно нашло затмение. Он не помнит, что делал, а когда пришел в себя, она уже висела под потолком. Он решил, что она умерла, и от страха придумал обставить дело как самоубийство. Он кое-как… Впрочем, что он сделал, вы знаете и так. Брайант говорит, что голова у него шла кругом; он был сам не свой.