Я выдохнула, и выдохнутый воздух превратился в маленькие белые облачка пара. Здесь, внизу, стоял невыносимый холод. Я потирала руками предплечья, шагая к машине, стоящей почти в центре комнаты, которая издавала те самые тихие звуки «пшш-чу», и остановилась, чуть не споткнувшись о собственные ноги, когда увидела самый ужасный из всех предметов.

Человеческое сердце находилось под стеклянным колпаком, а тихие звуки издавала машина, которая снабжала его электричеством и заставляла продолжать биться.

Прижав руку ко рту, я заставила себя успокоиться, не кричать и не задыхаться. Трубки, наполненные жидкостью, выходили из этого органа и тянулись над столом к чему-то, что я не могла рассмотреть, не подходя ближе. Я смотрела на жидкость, пропускаемую через сердце прибором для трансфузии, – она была черной, как нефть, и от нее шел запах серы.

Пшш-чу. Пшш-чу.

Я проглотила отвращение. Отец действительно потерял рассудок. Призраки его жертв окружали меня, предостерегали, что надо вернуться, убежать. Или, может быть, это мой собственный инстинкт предостерегал меня, приводил в состояние «сражайся или беги». Но я не могла удержаться и постепенно огибала стол, – так убитые проститутки не могли устоять против выпивки – я не могла уйти, не увидев, куда сердце перекачивает свою странную жизненную силу.

Дыхание мое участилось, ускоряя пульс и заполняя организм добавочным кислородом, и от этого я одновременно еще сильнее нервничала и готова была упасть в обморок. Я слышала внутри себя вопли: «Нет! Вернись! Беги!», но продолжала двигаться вперед.

Пшш-чу. Пшш-чу.

Закрытый деревянный ящик, длиной и шириной с сосновый гроб, стоял на полу, и трубки исчезали в нем, словно черви, зарывшиеся в землю. Я не хотела знать, что в этом ящике. Я остановилась, чувствуя, как инстинкт самосохранения рывком отдернул меня назад.

Но я заставила его замолчать.

Я не должна была трогать крышку, но понимала, что это невозможно. Меня тошнило от ужаса, я знала, почему-то просто знала, что я там найду, и не могла уйти, не узнав правду. Я смотрела, как моя дрожащая рука тянется вниз, по собственной воле, и приподнимает рассохшуюся крышку.

Внутри этого гроба лежала моя мать.

Ее серая плоть – из лоскутов сгнившей кожи вперемешку со свежими заплатками – блестела под слоем неестественного пота. Кожа на челюсти сгнила, создавая впечатление постоянной презрительной усмешки. Под пересаженной кожей бурлила искусственная жизнь.

Отец не пытался завершить успешную трансплантацию органа. Он пытался вернуть маму назад из мира мертвых – через пять лет после смерти.

Весь страх, который я в себе сдерживала, разбился, как стекло. Я закричала, выпустила крышку и попятилась назад, наткнувшись на стол. Тихий шум машин стал громче. Или, может быть, я была готова лишиться чувств. Я закрыла лицо руками, пытаясь избавиться от картины, пылающей в моем воображении. Этого не может быть. Он не мог такое сделать.

Никто, даже самый безумный преступник, не попытался бы сотворить нечто столь богопротивное. Мы ошиблись в мотивах Джека-потрошителя. Даже Томас не мог бы предсказать подобное.

Я все время пыталась оттащить себя прочь, отвести взгляд от сгнившего лица и разложившегося тела. Но не могла сдвинуться с места: казалось, ужас был таким сильным, что приморозил меня к месту. Время словно застыло. Жизни вне этого ада не существовало.

Но самым худшим были мои чувства. Меня до краев переполняло отвращение, но одновременно мне хотелось повернуть электрический выключатель и закончить то дело, которое он начал. Я ненавидела эту часть себя, ненавидела свое желание вернуть мать обратно, такое сильное, что я готова потворствовать этому безумию. Кто большее чудовище – отец или я?

Мне стало совсем плохо. Я повернулась, наконец прислушавшись к своим первобытным инстинктам, и бросилась к лестнице. На первом повороте я столкнулась с чьим-то телом. С теплым телом.

Оно крепко схватило меня и толкнуло обратно, и я снова закричала. Только когда я подняла глаза, у меня вырвался вздох облегчения.

– О, слава богу, – задыхаясь, проговорила я, цепляясь за него изо всех сил. – Это ты.

– Быстрее, – настаивала я и тянула брата к лестнице с той сверхъестественной силой, которая появляется у людей, охваченных смертельным страхом. – Мы должны уйти раньше, чем вернется отец. Ох, Натаниэль, он сделал нечто ужасное!

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что брат не двигается. Он стоял, замерев на месте, его глаза рассматривали то, что нас окружало. Я схватила его за лацканы пальто и трясла, пока его взгляд не остановился на мне. Волосы у него были в полном беспорядке, они торчали в разные стороны, и выглядел он так, будто не спал уже много дней. Темные тени лежали под глазами, от чего глаза казались ввалившимися. Он выглядел не лучше нашей покойной матери.

Или того существа в гробу, кем бы оно ни было. Того кошмара.

По моему телу опять пробежала дрожь, и я чуть не упала на колени. Я не могла позволить ему это увидеть, он больше никогда не был бы прежним! Взяв себя в руки, я выпрямилась, и пластинки корсета перестали впиваться в мои ребра.

– Натаниэль, – сурово произнесла я, схватив его за руку. – Мы должны немедленно уйти отсюда. Я все объясню по пути в Скотленд-Ярд. Прошу тебя, поспешим. Я не хочу встречаться с отцом здесь, внизу.

Брат кивнул – казалось, он настолько шокирован, что на большее не способен. Я повела его к лестнице, но, едва ступив на спасительные ступеньки, он снова остановился.

Я обернулась, в отчаянии, что не могу объяснить ему, как важно быстрее уйти отсюда. Если мне придется нокаутировать его и вытащить наверх по лестнице, я это сделаю.

– Натаниэль…

Он схватил меня за запястье и сжал его, будто тисками, потом сдернул с лестницы и потащил в глубину берлоги Джека-потрошителя. Я боролась с ним, не понимая, почему он сопротивляется, но тут он запрокинул назад голову и расхохотался.

Мурашки, слишком напуганные, чтобы выступить на моей коже, притаились под ней в преддверии новой волны страха. Он швырнул меня на стул в углу комнаты, все еще смеясь над чем-то, понятным только ему. Я заморгала. Брат никогда прежде так грубо не обращался со мной. Должно быть, отец его чем-то опоил – это было единственное разумное объяснение. Я потерла поясницу, которой ударилась о стул; там уже начинал образовываться синяк.

Кажется, он этого не заметил. Или ему было все равно.

– Натаниэль, – сказала я, пытаясь говорить как можно спокойнее. Он вышагивал туда-сюда передо мной и стучал себя ладонью по виску, будто старался заглушить голоса, слышные ему одному. – Когда мы уйдем отсюда, я дам тебе лекарство. Оно избавит тебя от того, что тебя мучит. Что бы отец ни дал тебе, мы все исправим. Дядя точно будет знать, что делать. Ты должен мне доверять, хорошо? Мы с тобой заодно. Всегда. Ведь правда?