— Я ведь не прошу многого, Зослава… перстень мой примешь. Походишь в невестах… скажем, до лета походишь, а после и вернешь… если, конечно, захочешь возвращать.

Он стоял с этим растреклятым перстнем, который я ужо и видеть не желала.

Да только и глаз отвесть не могла.

Стояла, пялилася, что на перстенек энтот, что на Кирея… и ужо знала, чего скажу, но только…

— Кто записку написал?

— Не знаю, — не моргнув глазом, ответил Кирей. И ведь не солгал, тварюка рогатая, чтоб ему икалося до скончания ден.

— Кирей, не зли меня… на кого вы с Евстигнеем спор держали? Я должна знать, если хочешь, чтоб и вправду помогала.

Задумался. Ненадолго, верно, про себя давно ужо все решил.

— Велимира.

Вот же ж…

— Но она не могла. Не стала бы. Если бы Евстигней умер, ее бы в этом обвинили… царица ищет повод, но я… мне удалось убедить ее не трогать… пока не трогать… пожалуйста, Зослава… не надо больше вопросов.

Не задам.

Мне бы с нонешними ответами разобраться.

— Давай.

Кольцо я надела. Село оно, что по моей рученьке делалося. И камень полыхнул этак недобре…

— И давно ты это задумал? — Камень я потрогала, чтоб убедиться, что не горячий, как то мнилося. Холодный, а все одно живой, как огонь. Кирей молчал. А я ответила: — Давно… небось, сразу, как меня увидел, да? Потому и с подарками своими вертелся… знаешь, кто ты?

— Кто?

— Азарин, чтоб тебя…

Кирей рассмеялся, громко и от души. А я лишь вздохнула:

— Лапать полезешь, роги поотшибаю.

Тою ноченькой спала я дурно. И перина была мягка, и одеяльце пуховое грело, как надобно, и от окошка, почитай, не сквозило, да только все одно… не спалося.

На один бок лягу — няемко.

На другой повернуся.

И мнится мне, что меж пуха в перине комья, и не комья даже ж, цельные каменья. Одеяло греет аж занадто, от и прееть спина, и липнеть к ней сорочка. А главное, перстень Киреев палец мой давит, и так, что мало чего не передавит. Камень огнем пыхает…

…что я бабке скажу?

…не ехать вовсе? Придумать, что, дескать, приболела… аль еще какая напасть приключилася… аль не напасть, а что остаюся учиться, чтоб в учебе не отставать…

Непривыкшая я врать.

Да только придется. Перстенек энтот ни снять, ни спрятать, я пыталася, да только не снимается. Крепко сел на палец, прилип почти. И значится, станет бабка про жениха расспрашивать… и чего казать ей?

Что азарин?

И не просто азарин, а царевич азарский?

От этой мысли меня в холодный пот шибануло.

Нельзя ей такое… у ней сердце слабое. И прочие нашие… нет, меня-то, небось, на колья не подымут, но и только. В воротах, навозом мазаных, тоже радости немного. Да и ладно бы в воротах дело, я-то вороты переживу, да как после бабке на люди-то казаться?

Срам-то какой…

Отказаться?

И Арея предать… и кто он мне? Знакомец. Приятель. А все одно самая мысль, что брошу его, поперек горла вставала. От и маялася я, ворочалася всю ноченьку и встала до свету.

Плеснула в лицо водицею студеной, дурные сны сгоняя.

Как-то оно да будет…

Одевалася медленно, нехотя, знаючи, что еще вчерась я мышкою к себе шмыгнула, да только до скончания веку ховаться не будешь. И ноне все узреют перстенек на пальце моем. А кто не узреет, тому расскажут. И думать нечего, что не опознают артефакту этую.

Первым встретился Евстигней.

Смерил меня взглядом холоднючим, злым, будто бы энто я виноватая во всех ихних бедах. Процедил сквозь зубы:

— Поздравляю.

— С чем? — влез Лойко и сам себе ответил: — От… так даже!

И хохотнул.

— Кирей… надо же…

Еська молча посторонился, пропуская меня вперед. И вот… пахнуло от него силою, спрятанной, укрытою, такою, которая, что огонь под пеплом, чуть дунь и поднимется диким костром.

Я остановилася, глянула в глаза.

А он отвел, поспешно так…

— Иди, куда собралась, — буркнул.

Я что? Иду… снедала я одна, да только спиною чуяла взгляды любопытственные. И шепоток слышала… и вот знала, что недолго ждать той встречи, которой и боялася, и желала.

Арей ждал у корпуса.

За руку схватил.

Дернул на себя, выворачивая. А злой-то… злой…

— Значит, правда это?

К самое ладони склонился, к перстенечку, который налился красным светом.

— Что ж. — Руку мою Арей отпустил и отстранился. — Если ты и вправду так решила, то… стало быть… ведаешь, что творишь.

Ох, как бы, если бы и взаправду ведаю.

— Тогда мне остается лишь поздравить тебя, сударыня Зослава…

— Погоди поздравлять. Небось, невеста — еще не жена…

Не могу я сказать всего, клятва мешает, на крови принесенная. Только рот открою, как рука незримая горло давит, если произнесу хоть бы словечко недозволенное, то и вовсе раздавит.

— Вот. — Заместо слов я бумагу протянула.

Вольную.

И принял ее Арей. Развернул.

Прочел.

И ажно в лице переменился.

— Откуда… хотя о чем это я. Значит, сделка?

Я кивнула. Как есть сделка. И свое обещание Кирей выполнил. Почти выполнил. Печатку-то он мне послезавтрева возвернуть поклялся, и знаю, что сдержит слово.

— И чего он потребовал взамен?

Кабы я сама знала. Правду он мне сказал, но не всю. Задумал он чегой-то, давно задумал, а мне в той задумке придется участие принять.

— Зослава… ты… ты понимаешь, во что ввязалась? Он же… он же азарин!

— И ты тоже.

— Наполовину, — буркнул Арей. — Да и не в этом дело… он по духу азарин. А у них не в обычае слово держать, если дадено оно людям. В людях предвечный огонь не горит, а стало быть, не будет в том обмане греха…

— Чего ты хочешь?

— Верни ему. — Он протянул мне вольную. — Скажи, что сделка не состоится…

От так. А я… я стою и не знаю, то ли плакать мне, то ли смеяться. Неужто я и вправду думала, что он этакой воли, чужою неволей плаченной, обрадуется?

Думала.

И знала, что не будет радости, да только не в ней дело, а в свободе евоной, от которой, мыслится мне, всем пользы будет.