– У меня ребенок, Питер. Я мать, мне надо воспитывать Уильяма. Вряд ли я куда-то поеду. У меня есть обязательства перед маленьким… – она, немного, отвернула голову. Стройную, белую шею охватывал скромный воротник черного платья:

– Словно монахиня, – подумал Питер, – какая она красивая, Тони. О чем я? Она была на войне, путешествовала, брала интервью у Троцкого. А я говорил с Гитлером… – Питер поморщился:

– Не хочу вспоминать эту банду. Мы их разобьем, Германия придет в себя… – Тони, помолчав, добавила:

– Уильям сирота, растет без отца. Мне надо самой справляться… – она протянула руку к серебряной шкатулке для сигарет. Лакей, во фраке, с поклоном, щелкнул зажигалкой. Питер не переодевался к обеду, только поменял рубашку, завязав черный, траурный галстук, с бриллиантовой булавкой. Тони выдохнула дым:

– Напишу диссертацию. Вернусь в Кембридж, преподавателем. Буду жить с Уильямом, вдвоем, потом он в школу пойдет… – девушка стряхнула пепел:

– Мне, конечно, тяжело, одной, растить ребенка… – когда они перешли в библиотеку, Тони взялась за кофейник:

– Тебе завтра рано вставать, я за тобой поухаживаю… – она передала Питеру серебряную чашку. Их пальцы соприкоснулись, мужчина вздрогнул. Она устроилась поодаль, на диване старого, вытертого бархата:

– Джон гитару оставил… – невинным голосом сказала Тони, – кажется, с лета еще. Надо ее в комнаты отнести… – она протянула руку к электрическому звонку. Питер отпил кофе:

– Вкусный пирог. Миндаль, ваниль… Кажется, до сих пор сладостями пахнет. Или это от нее… – он вспомнил стройные ноги, в старых бриджах, ее улыбку, золотые, солнечные искорки в белокурых волосах. Они пришвартовали баржу к берегу. Тони сняла с Уильяма туфельки и чулки. Девушка разрешила сыну поковылять по воде: «Она еще теплая».

– Уильям совсем дитя… – Тони закинула ногу на ногу, под тонким сукном черного платья Питер видел круглое колено, – ему едва год исполнился. Он отца не знал, и не узнает… – мальчик обнимал его пухлыми ручками за шею: «Рыба! Рыба в реке!».

Питер откашлялся:

– Ты ведь поешь, Тони. Помнишь, когда Виллем и Элиза приезжали, с родителями, мы в палатках ночевали, на реке. Ты скаутские песни играла… – ему показалось, что светло-голубые глаза, на мгновение, похолодели. Тони потянулась за гитарой: «Папина любимая. И моя тоже. И Маленького Джона».

Она велела себе не вспоминать блиндаж под Теруэлем, завывание ветра, и треск дров, в походной печурке, не видеть серые, в темных ресницах глаза, не слышать шепот:

– Я люблю тебя, люблю… – в мраморном, высоком камине, горели кедровые поленья, за окнами лил дождь, длинные пальцы Тони перебирали струны. Она допела «Ярмарку в Скарборо», склонив голову.

Девушка застыла, не двигаясь, чувствуя его сильные руки, у себя на плечах:

– Тони… Если ты разрешишь, если ты позволишь, я всегда буду рядом с тобой. Уильям станет нашим сыном… – Питер вдохнул сладкий запах, опустившись на колени, обнимая ее:

– Тони, я никогда… – от ее мягких губ веяло ванилью. Питер сказал себе:

– У меня ничего не случалось. Она овдовела. Надо, чтобы ей было хорошо. Надо думать только о Тони, всегда. О ней и маленьком… – он целовал теплые руки. Тони притянула его к себе, отбросив гитару. Черное платье зашуршало, девушка откинулась на диван. Питер увидел отражение огня в ее глазах:

– Я люблю тебя… – шепнул он, – люблю, Тони… – она опустила веки. Девушка легко, блаженно улыбнулась: «Я тоже».

Потеки дождя сползали по окну маленькой, скромной комнаты, с узкой кроватью и рассохшимся гардеробом. На старом ковре, в углу, стоял раскрытый саквояж. Раннее, мрачное утро поднималось над серым Маасом. Отсюда до реки было каких-то двести футов. На противоположном берегу, на другом конце моста, у будок пограничников развевались черно-красные флаги, со свастиками. Джон скосил глаза на черный ствол браунинга, в багаже:

– Просто для надежности. Мы две недели проверяли капитана Шеммеля, даже радиопередатчик ему вручили, для связи. После сегодняшней встречи, я скажу о группе Генриха… – Шеммель служил в транспортном отделе генерального штаба вермахта. Капитан, по его словам, был доверенным лицом некоего высокопоставленного генерала, представлявшего группу заговорщиков, служивших в немецкой армии, высших офицеров.

При нынешнем положении вещей, горько подумал Джон, эти люди могли изменить будущее Германии. Шеммель, спокойный, деловитый человек, с приятным, незапоминающимся лицом, понравился Джону. Капитан вернулся из Польши, вернее, двух новых рейхсгау, Позен, и Западная Пруссия. Польши больше не существовало. Армия капитулировала под Люблином, в начале октября. Восточные районы страны заняли русские. Гитлер, выступая в Данциге, пообещал: «Государство Польша никогда не возродится. Гарантиями этого являются Германия и Советский Союз».

Джон, пошевелившись, присел на кровати. Звезда спала, уткнув лицо в подушку, рассыпав светлые, густые волосы. Рав Горовиц прислал письмо сестре, из Литвы. Весточка добралась до Голландии обходным путем, через Стокгольм. Аарон обосновался в Каунасе, временной столице страны. Вильнюс два десятка лет находился, как выражались литовцы, под пятой польской оккупации, но Литва получила город обратно, от Советского Союза. Звезда прочла Джону:

– Я решил задержаться здесь, Эстер. В стране безопасно, надо позаботиться о беженцах из Польши. Я связался с американским «Джойнтом». Буду продолжать свою работу, как обычно. В городе больше трех десятков синагог, еврейские школы, ешива, в пригороде, в Слободке. Дел у нас хватает. К сожалению, много евреев осталось на территориях, куда вошли советские войска. Мне туда никак не съездить… – Эстер подняла голову: «Он съездит. Я своего брата знаю…»

– Пока никак не съездить, но я, что-нибудь, придумаю. В Варшаве мне ничего о дяде Натане выяснить не удалось. Однако в ешиве мне сказали, что, во время прошлой войны, многие евреи бежали из Варшавы на восточную границу, в Белосток. Я попробую добраться до города. Сообщи папе и Меиру, что у меня все хорошо. Я надеюсь увидеться с вами, в скором будущем. С кузеном Авраамом мы разминулись. Он навещал Каунас, но вернулся на Святую Землю. Очень надеюсь, что он останется в Иерусалиме. В Европе небезопасно…

Эстер положила конверт на колени:

– Я напишу, что у миссис Майер и ее семьи все в порядке. Он обрадуется… – Джон, перед отъездом в Голландию, обедал у Майеров, с Питером. Он помнил сладкий запах выпечки, черного, ухоженного кота, мурлыкавшего у него на коленях. Пауль гордо показал аккуратный сарай, с маленькой мастерской. Людвиг и Клара учили мальчика работе по дереву и слесарному делу. Девочки выращивали картошку, капусту и лук-порей. Пауль построил для сестер настоящий курятник. Миссис Майер улыбалась:

– Осталось козу завести, и будем, как в деревне… – когда они с Питером шли к метро, в Хэмпстеде, Джон вздохнул:

– Хорошо, что их не интернировали, как других немцев и австрийцев. Потому, что мистер Майер из Праги. Отправить бы их в Банбери, от греха подальше. Трое детей, и мне кажется… – Питер подмигнул ему: