заявление хотела написать. А он не захотел бабкой заниматься, даже фамилию у нее не спросил, не узнал, в чем суть дела, теперь волосы на себе рвет. И к Полетаевой Коваленко приходил. Она его уже опознала.

— А почему поменяли следователя? Почему Прошкин работал по делу вместо тебя? — спросила она, заранее зная ответ. «Наверное, Петя заболел или учился, вот Прошкин и подменил его на время».

— Я уезжал. — Жданович покраснел. — В свадебное путешествие.

— А-а, понятно, — сказала она, рассматривая румянец на щеках следователя, — а где Резник? Почему его до сих пор нет? — забеспокоилась Юмашева, оглядываясь на дверь.

— А он за майором-контрразведчиком поехал, сейчас приедут. — Жданович радостно кивнул на дверь, словно Резник вместе с майором уже стояли на пороге.

— Ну, Славочка, ну, карьерист. — Юмашева восхищенно округлила глаза. — Наш пострел везде поспел, кажется, это так называется.

— Капитан — молодец, он задержал Коваленко и жену Карпова. Не спит уже третьи сутки.

Жданович повертел в руках пластиковую бутылку из-под минералки и сунул ее в переполненную урну, доверху забитую мусором. Юмашева проследила за его движениями и подумала, что она устала так, что, кажется, проспит целую неделю.

«А пропади все пропадом, и эта собачья работа, и любовь с надеждами, и деньги, и их отсутствие, — подумала она, — завтра у меня все будет: новая жизнь с деньгами, новая любовь, новые надежды. Завтра, все будет завтра, а сегодня, пожалуй, надо поехать домой, отоспаться, как следует, и больше не думать ни о чем, только о подушке, о розовых снах, тех, что снились в раннем детстве. Мне хочется запускать воздушного змея в поднебесье, радоваться новым росткам в моей истосковавшейся душе, и вообще хочется жить, как живут миллионы женщин, знающих, что такое семейное счастье».

— Насколько я понимаю, допрос окончен? — спросила Юмашева, заранее зная ответ Ждановича.

— Какой допрос? — возмутился он, толкая урну под стол. Мусор рассыпался под его ногами, и Жданович полез под стол, он хватал обрывки бумаги руками и заталкивал их в урну, пытаясь создать видимость порядка. — У нас уборщица — сущая ведьма, ее не бывает целыми неделями, — сообщил он Юмашевой из-под стола, — потом является и всегда на меня ругается. А куда я дену мусор? У меня и без мусора дел полно.

«У него и без мусора дел полно, а всех ментов обзывают “мусорами”, пожалуй, мне здесь больше делать нечего, к тому же встретить днем бесстрашного майора — дурная примета. Всю ночь черти будут сниться».

Она достала пудреницу и посмотрела в зеркало, глаза сияли, словно кто-то неведомый вдохнул в них жизнь, Юмашева скорчила рожицу и высунула язык, провела пуховкой по щекам и носу, слегка тронула помадой губы.

— Петр, приятно было познакомиться. Пожалуй, я не буду ждать майора, поеду домой. Кстати, как там Прошкин? — она застряла на мгновение в дверях, вспомнив про незадачливого следователя.

— Карпов почему-то не убил его, пожалел, что ли? Скорее всего, кто-то вспугнул его, — задумался Жданович, оставив бесплодные попытки навести порядок под столом. — Прошкин выживет, он уже пришел в сознание, но еще в реанимации. Сильный характер! Сегодня поеду к нему, надо его опросить.

— Передавай ему привет от правильных ментов. — Юмашева аккуратно прикрыла дверь. Перед выходом за дверь она бросила взгляд на книжную полку и незаметно усмехнулась. На полке, прямо над столом Петра Яковлевича, стояли две книги: «Прокурорский надзор в его устройстве и деятельности» и «Кандидаты на судебные должности». Уже в коридоре Юмашева вспомнила фамилию автора трудов — Муравьев, да, кажется, Муравьев Николай Валерианович, видный государственный деятель, обер-прокурор, а в начале двадцатого века он был назначен министром юстиции Российской империи.

«Салага Жданович пальто еще не научился снимать, зато живо интересуется полузабытыми трудами великого прокурора прошлого века», — Юмашева немного погордилась способностями Ждановича, но тут же забыла о нем, эмоции переполняли ее, казалось, что в груди у нее бушует большой пожар, и ей совершенно недосуг обращать внимание на юного прокурора, мечтающего о великой государственной карьере.

«Все осталось позади, — вздохнула она, — расследования, разборки, выговоры и разносы, сроки и операции, ведомственные интриги и склоки, впереди сплошной туман и будущее без всяких перспектив. Наверное, руководство не простит мне романа с Михайловым, как же, попала под самый обстрел наружного наблюдения в весьма сексуальных сценах и позах, хоть кино снимай. Вот кино и сняли, — сама себе возразила Юмашева, — можно в прокат запускать».

Она посмотрела на небо, высоко задрав голову, модная кепка блином шлепнулась на асфальт.

«Какое солнце! Какое небо! Скоро весна, март, промозглый февраль наконец-то закончился. Все проходит на этом свете», — Юмашева подняла кепку, отряхнула с нее грязь и, держа кепку в руке, пошла по Невскому проспекту, глядя сквозь толпу прохожих широко открытыми глазами. Гюзель никого не видела, она смотрела в будущее, и в нем не было сплошного тумана, покрытого пленкой безнадежности. Там, вдали, поверх колышущихся от движения голов, она видела любовь и надежду, и они, как два маяка, освещали ей путь.

* * *

Майор устало отстегнул кобуру и вытащил обойму из пистолета. Михайлов молча смотрел на майорские пальцы, ловко пересчитывавшие патроны: раз-два-три. «Кажется, у него одного патрона не хватает в обойме», — подумал Андрей, он сидел в кресле, закинув ногу на ногу, обхватив рукой лоб. Они давно выяснили обстоятельства дела, и Андрей ждал, когда за ним прибудет машина.

— Надо бы к Ждановичу съездить, — нерешительно заметил майор, — неудобно.

— Неудобно штаны через голову надевать. — Андрей стряхнул пепел на пол. — Учти, следователь не должен знать о наших ведомственных делах. Прокуратура вообще ничего не должна знать. Все по легенде — вместе служили, потом учились… Ясно?

Он потер бритый затылок: «Что-то слишком быстро волосы отрастают, надо бы в салон наведаться», — подумал он, ища взглядом пепельницу, но ничего подобного в кабинете не наблюдалось. Майор вел активный и здоровый образ жизни.

— Ясно. Давай съездим к Ждановичу? — предложил майор, засунув обойму в магазин. — Все равно без дела сидим. Объясним вместе, что и как, все-таки преступление раскрыли.

— Не могу. — Андрей Игоревич швырнул окурок в угол кабинета. — Мне еще в парикмахерскую нужно заскочить. Ты лучше скажи, куда пленку дел?

— В сейфе, — майор кивнул на металлический сейф, — очень надежное место.

— Самое ненадежное место — это сейф. Из него кассета может куда угодно попасть. Давай ее сюда, — Андрей Игоревич протянул руку, но рука повисла в воздухе.

— Не могу. Служебные инструкции не могу нарушить.

Наступило тягостное молчание. Оба тяжело дышали, не зная, чем заполнить паузу; криком, матом, руганью.

— Зачем вы снимали на пленку? — спросил Михайлов, продолжая сидеть с вытянутой рукой.