шероховатостей. Цепляться не за что. Резник слегка толкнул ее, что-то громко нашептывая, но Гюзель ничего не понимала, она силилась вникнуть в смысл слов, но слова утратили значение, мир казался опрокинутым с ног на голову, вывернутым наизнанку.

— Ты что, мать? Оглохла? — рассвирепел Резник. — Очнись!

— А-а? Что-о? Что ты сказал? — она помотала головой, пытаясь удержаться на ногах. В глазах потемнело, затем сознание исчезло, наверное, отправилось куда-то, может, за поддержкой в космос, но оно исчезло на один крохотный миг, Юмашева пошатнулась, ища руками опору. Резник подставил ей плечо, для этого ему пришлось нагнуться, и Гюзель уперлась рукой ему в шею. Под ее пальцами билось чужое сознание, лишенное романтического флера, насквозь прагматичное и рациональное.

— Слава, это все от пиццы, она была абсолютно несъедобной. Ты же знаешь мой желудок, он капризен, как и его хозяйка. Абсолютно не переносит грубую пищу. Извини, дорогой. Что ты сказал? — Юмашева убрала руки с шеи Резник, и он с облегчением выдохнул воздух.

— Надо срочно звонить в управление. Сними посты на дорогах, трассах и вокзалах. Скажи, что мы задержали группу, — он покрутил шеей, окончательно освобождаясь от крепких объятий напарницы.

— Да-да, группу. Задержали. Сейчас. — она сняла рацию с пояса и закричала, перекрывая вокзальный гул. — «Кавказ-Кавказ-Кавказ»! Я — «Эльбрус»! Снять посты! «Перехват» отменяется! Операция закончена!

Андрей легко поднялся с пола, по-прежнему молча улыбаясь. Карпов уцепился за его куртку, он медленно встал сначала на колени, с колен поднимался тоже медленно, словно тратил на подъем последние силы. Юмашева пригляделась и поняла, что он находится без сознания.

— Резник, что с ним? Наркота?

— Да нет, он со страху окочурился, с мокрушниками такое бывает. Они ведь смелые, пока с ружьем бегают, а как ему на хвост насели, сразу храбрость исчезает. Правду говорю, брат?

Резник шутливо толкнул Андрея в бок, эмоции выплескивались из него, как выплескивается колодезная вода из переполненного ведра. Андрей смотрел на Юмашеву, пытаясь встретиться с ней взглядом, но она не видела его, не то, чтобы не замечала, она просто отбросила его со своей дороги, как ненужный камень, мешающий пройти. Андрей почувствовал, что Гюзель отгородилась от него, покрылась щетиной, оделась в невидимый панцирь, и он вздохнул, и больше не смотрел на нее, и не пытался отыскать взглядом ее глаза, понимая, что все бесполезно, она не видит и не помнит его.

Гюзель и впрямь забыла, кто Этот Андрей. Она забыла его в тот момент, когда на миг утратила способность мыслить и чувствовать, когда беспомощно искала руками опору, и сейчас она помнила только своего Андрея, любимого, родного, того, кому она доверяла, и кого не ожидала встретить при задержании членов банды на развилке их тернистого преступного пути. Наверное, сознание человека избирательно, оно покидает человека в тот момент, когда он не в состоянии осознать всю бездну отчаяния, и сознание медленно вбирает в себя остатки воспоминаний, как ил или болотную тину, чтобы спасти человека от безумия. Сейчас Гюзель могла работать, могла комбинировать ситуации, рассчитывать ходы, не оглядываясь назад, она шла вперед и только вперед, ни о чем не задумываясь, забыв прошедшую жизнь, забыв о своей любви и надеждах на женское счастье. Она не оставила себе никаких надежд, она стремилась наверх, стиснув зубы; так идут в последнюю атаку смертники, идут в бой в последний раз, поддерживаемые сзади смертельным огнем заградотрядов.

* * *

Резник с силой рванул наручники, с хрустом выворачивая суставы.

— Э-э, брат, осторожнее, — сказал Михайлов, протягивая скованные руки Резнику, — осторожно на поворотах.

Капитан со злостью повернул ключ, послышалось металлическое чавканье, и наручники отвалились, как упившиеся кровью пиявки. Михайлов с наслаждением потер покрасневшую и вспухшую кожу на запястьях.

— Капитан, мне нужно поговорить с тобой наедине. — сказал он, разглядывая руки.

Резник недоуменно воззрился на него, они были вдвоем в комнате для следователей, несколько колченогих стульев, неказистый стол, деревянная обшарпанная лавка свидетельствовали о трудоемкости процесса дознания.

— Хочу спросить тебя, капитан, — Михайлов немного помолчал, затем подавил легкий вздох и добавил: — Как ты думаешь, она меня простит?

— Нет! Никогда! Ты же с самого начала «вел» ее?

— Да. Это был план. Мы хотели выйти на верхушку организации, на главных деятелей, так сказать. Мы уже знали всю схему. Потом вышли на Карпова, но сначала нам надо было выявить всю организацию, кто за кем стоит, кто кого направляет, сам понимаешь. Кто-то назвал фамилию Юмашевой, мне поручили вести наблюдение за ней. А ты что, отказался бы выполнить приказ? — Михайлов вскочил и подошел к Резнику, заглядывая ему в глаза.

— Нет, приказ бы я выполнил, — честно сказал Резник. — Но без особого рвения. Ты же ей душу растревожил. Как она теперь жить будет? Как ты мог?

— Капитан, я — мужчина? Мужчина, — сам себе ответил Михайлов и сел на колченогий стул, угрожающе скрипнувший под ним, но Андрей остался сидеть, скусывая шершавинки с губ.

— А Трифонов при чем? Зачем ты к нему ходил? — спросил Резник.

— Мы с Трифоновым учились вместе, он тоже работал по моему плану, разумеется, он не знал, что он всего-навсего винтик в огромном механизме.

— Все у тебя винтики: Трифонов, Юмашева, майор. — Резник поджал губы, он подталкивал кобуру под пазуху, но она все время выползала из-под локтя.

— Винтики-винтики. Это моя работа — заставлять крутиться винтики. Но я не учел одну деталь. — Михайлов поднял на Резника грустные глаза.

— Какую деталь? — грубовато спросил Резник, ему хотелось скрыть за напускной грубоватостью истинные чувства.

— Я сам влюбился. Влюбился, как пацан, как малолетка. Ведь я сознательно затянул операцию. Мне хотелось продлить время.

— Прошкин с жизнью едва не попрощался из-за твоих игрушек в любовь. Гаишник на небо отправился из-за тебя. А мы, а все остальные, а потерпевшие? Да что теперь говорить! Без толку, — Резник отчаянно махнул рукой, как клинком, напрочь отрубая все пути к примирению сторон.

— Прошкин на моей совести, согласен. Все остальные? Ты на меня не вешай всех собак. Тебе, капитан, никто не мешал раскрыть преступление раньше назначенного срока. Не гоношись. Я же с тобой, как мужик с мужиком разговариваю. — Михайлов примиряющим жестом протянул ему ладонь.

— Да ладно, чего там, — отмахнулся Резник, затем все-таки пожал руку Михайлову, — но она не простит. Никогда! Я ее характер знаю. Кремень! Правильный мент!

— А ты прикрой меня, скажи, что я случайно ее встретил. Позже все прояснится, но позже, когда она уже привыкнет ко мне. Сейчас ее нельзя огорчать. Ты прав, такие женщины не прощают измены. Прикроешь, капитан?

Михайлов положил руки на плечи Резнику и с силой