Танцевали в «Сосновой шишке», к удивлению даже видавшего виды ваганта, не жалея ног. Пол здесь был не глиняный, хорошо утоптанный, как обычно, а выложенный каменными плитами. В римскую эпоху на месте Бреста находилось укрепление, материал из которого в более поздние времена пошел на новое строительство. Видимо, и эти плиты имели римское происхождение, потому что на некоторых из них сохранились латинские буквы, изрядно стертые подошвами башмаков.

Помещение таверны прежний хозяин соорудил очень просторным. Наверху, над ним, находилась гостиница, куда постояльцы поднимались по крутой лестнице. Зал, где веселился и бражничал народ, был отделен от кухни, в отличие от многих других таверн. Небольшие оконца, грубая мебель, такие же примитивные миски и чаши ни в коей мере не отбивали охоту у клиентов почти каждый день заглядывать на огонек к папаше Жилону — хозяину «Сосновой шишки». Он умел создавать в своем заведении атмосферу непринужденного веселья даже в самые тяжелые дни невзгод и лишений.

Папаша Жилон появился в Бресте около двадцати лет назад, выкупил таверну у прежнего хозяина, у которого дела шли совсем худо, и за короткий срок сделал ее и постоялый двор лучшими в округе. Он не боялся кормить и поить своих клиентов в долг, и еще никогда не было случая, чтобы кто-то ему не заплатил. Случалось, что папаша Жилон даже ссужал деньгами горожан, за что те были ему очень благодарны, потому что у него проценты по ссуде были гораздо ниже, чем у ростовщиков.

Днем он редко появлялся в своем заведении, больше отсиживался дома где кроме него жили две кошки и певчие птички в клетке — папаша Жилон не имел ни жены, ни детей. Кроме того, хозяин таверны прослыл как любитель голубей — у него была небольшая голубятня. Всеми делами в отсутствие хозяина заправлял шустрый малый Этьен Пикардиец.

Вышеня старался подолгу не засиживаться в таверне, потому как, едва вечерело, ворота замка закрывались и мост поднимали. Остаться на темных улицах городка, где, как и предупреждал мессир Эрве де Леон, слонялось немало подозрительных личностей, юноша не рисковал. Все складывалось так, что к нужному человеку ему придется идти светлым днем. А как это сделать, чтобы не навлечь на него подозрение и отвязаться от цепкого, как репей, соглядатая?

— Сделаем, — уверенно заявил Истома. — Все в наших руках.

— Только не вздумай пришибить его насмерть!

— Што ты, бояр… э-э… мессир! Я к нему даже не приближусь. Тут есть такие людишки, которые за грош любого удавят. Дам им деньгу, и они все состряпают в лучшем виде.

— Ой, смотри… У тебя появились какие-то странные дружки, я уже заметил.

— Так ить с рыцарями мне водиться как-то не с руки, хозяин. А «дружки» эти как раз и пригодятся.

Вышеня по-прежнему сторонился Истомы. Да и холоп, чувствуя свою вину, старался поменьше бывать в обществе молодого боярина. У него завелась своя компания, состоящая преимущественно из дезертиров. Он подкармливал их и поил скверным пивом, которое шло за милую душу, — в Бресте, как и во всей Бретани не очень уважали этот напиток, предпочитая вино, поэтому хороших пивоваров в городе не было.

Все вышло прямо по задумке Истомы. В этот день они, как это часто бывало, захватили корзинку с едой, две бутылки вина и отправились на холм Менез-Ом, который находился на полуострове Крозон и защищал акваторию Бреста с юга. Вышене очень нравилось это место. С холма открывался потрясающий вид. Но главным было то, что соглядатай, при всей его скрытности, никак не мог подобраться к ним поближе, и Вышеня чувствовал себя на холме восхитительно.

Конечно же, шпион коменданта и в этот раз затаился где-нибудь поблизости, но в том-то и заключался замысел Истомы. Отправляясь на Крозон, они, как всегда, вооружились, словно на войну, а Истома прихватил еще и арбалет. В этом не было ничего удивительного — в окрестностях Бреста пошаливали разбойники и грабители.

Спустя какое-то время, когда они, налюбовавшись видом, с удовольствием потягивали доброе бургундское, в зарослях у подножья горушки раздались крики и шум драки. Истома хитро осклабился:

— Вишь, как народ озорует… Поди, раздевают кого-то.

— Бывает… — улыбнулся в ответ Вышеня.

Отобедав, они начали спускаться вниз по едва приметной тропинке.

«Друзья» Истомы, ограбив и раздев соглядатая до исподнего, положили его возле большого камня, где и «наткнулись» на него возвращавшиеся с прогулки рыцарь с оруженосцем. Лицо шпиона было в кровоподтеках, он находился без сознания, но дышал — Вышеня удостоверился в этом лично и заторопился в Брест, где, оставив Истому в таверне, отправился по адресу, указанному кормчим Ламбером.

Нужный ему дом располагался на окраине города. Он был небольшим, правда, двухэтажным, с крохотным палисадником, в котором росли цветы, а на заднем дворе высилась премиленькая голубятня, украшенная деревянной резьбой. Вышеня подергал за цепочку дверного звонка и застыл в тревожном ожидании.

Спустя какое-то время дверь дома отворилась и на пороге встал… папаша Жилон! Он приветливо улыбнулся и сказал:

— Я давно вас жду, мессир. Входите, милости прошу…

Мал Тинктус шел домой в приподнятом настроении. Как здорово, что в свое время он выручил из беды нынешнего парижского прево Гийома де Гурмона, остановив его взбесившуюся лошадь! Прево оказался настолько порядочным человеком, что не ограничился монеткой за свое спасение (грохнуться с коня на брусчатку — скверная штука; можно и шею свернуть), а взял Тинктуса в свое ведомство и назначил на весьма прибыльную должность тюремного надзирателя в Шатле. Там содержались в основном лица дворянского происхождения. Родственники передавали через Тинктуса деньги на содержание заключенных, и часть монет оседала в руках надзирателя.

А сегодня у него вообще праздник! Недавно мессиру де Лавалю, брошенному за решетку вместе с мятежными бретонскими рыцарями, какая-то добрая душа прислала в Шатл три шездора. Но Мал Тинктус, здраво рассудив, что деньги заключенному уже не понадобятся — завтра рыцарей должны были казнить — со спокойной совестью положил золотые монеты в свой кошелек. Теперь он радовался, что пятеро его детишкек получат гору сладостей, а любимая женушка Жюстин наконец сможет пошить себе новое платье — почти такое, как у придворных дам. Это была ее мечта.

Свой недавно построенный дом Мал Тинктус обожал. Дом получился на загляденье: светлый, просторный, с небольшим садиком. Надзиратель хотел уже дернуть за цепочку с колокольцем, чтобы Жюстин впустила его в дом, как неожиданно заметил, что дверь не заперта. «Ах, эти негодники!», — разозлился Мал Тинктус на детей: они были очень беспечны и забывали, что дверь нужно всегда держать на засове, ведь в Париже за последние годы расплодилось столько убийц, воров и грабителей, что большая виселица в Монфоконе никогда не пустовала.

Тинктус решительно отворил дверь, заглянул на кухню, — никого, но запах приятный; похоже, на обед жена приготовила тушеного кролика. Затем по лестнице (ее дубовые ступеньки и резные перильца были его гордостью) он поднялся на второй этаж и зашел в детскую, где обычно находились Жюстин и дети. Здесь Тинктус застыл в оцепенении, открыв от изумления рот.