Тот, кто хочет понять Россию, должен понять образ мыс­лей крестьян, ибо они суть России. Мы все вышли из кресть­ян, от силы во втором или третьем поколении. И в нас сидит крестьянский дух, русский дух. И когда поэт говорит: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет»,— значит здесь «пахнет» крестьянином, поскольку ничего более русского у нас нет.

Русские крестьяне никогда не селились отдельно друг от друга, а вернее, много сот лет жили вместе, общинами, и именно эти общины они называли «мир». Не зная правил мира и его основополагающих принципов, бессмысленно говорить о русских. Ибо мы все оттуда — из общины, из мира.

Обычный западный человек при переезде на другую квар­тиру нанимает за деньги машину и грузчиков, которые его перевозят. А 99% русских в аналогичном случае приглашают приятелей, для которых покупают водки и закуски на сум­му, превышающую ту, что они заплатили бы грузчикам, и после переезда устраивают с приятелями пьянку.

Все знают, что самой стабильной валютой в России ос­тается бутылка, выпиваемая зачастую совместно. Почему? Ведь русские не пьют больше, чем, скажем, французы.

Формально русский мир, русская община была уничто­жена в столетней борьбе с бюрократией, но дух ее живет в нас. Он пока неистребим, и его нельзя не учитывать.

Повсюду слышишь, что у нас народная власть, но народ не имеет к ней отношения, так как команды всему населе­нию сразу дает единая бюрократия из одного центра. Народ в законах и указах, как в тисках, но бюрократии раздолье.

Свободолюбивый русский народ этого не терпел и объе­диненный в общины долго оказывал сопротивление бюро­кратическому безумию.

Схема управления России изначально строилась таким образом. Царь, и законодатель и исполнитель, командовал, казалось бы, безраздельно всей Россией. Внешне это так, но никто не обращает внимания, что с точки зрения, с пози­ции народа он командовал в узких областях общественной жизни. Крестьянам очень редко приходилось сталкивать­ся с его командами, командами центра. Сначала царь зани­мался только внешней защитой, для чего и обязывал народ поступать согласно царской воле, а не так, как народ счи­тает нужным, в трех случаях: при выплате податей, при от­работке на дружинника, а позже на дворянина и при по­ставке рекрута в армию. Было еще уголовное право: царь с помощью своих законов преследовал уголовных преступни­ков по всей территории России, но если крестьянин не был преступником, то его это не касалось. Впоследствии власть царя распространилась на промышленность, науку: строи­ли и содержали университеты, поощряли искусства и т.д. Но и это касалось крестьянина только косвенно, через на­лог — подать.

Сколько раз в год крестьянину приходилось вспоминать, что у него есть царь, а у царя законы? Как часто он сталки­вался с этими законами? Трижды в неделю с царским законом о барщине. А с остальными? Два-три раза в год, не более!

А нам, живущим ныне, сколько раз приходится сталки­ваться с законами и указами, спускаемыми из столицы? Из области?

Вот пример из еще недавнего прошлого. Мы просыпались утром в квартире, размеры которой и плата за которую оп­ределялись в столице; надевали одежду, цена которой «спус­калась» из Москвы; ели продукты, качество которых опреде­лялось центром; плата за проезд в транспорте, зарплата водителя, ширина автобусных кресел — все это тоже решалось в столице. Колхозники и сеяли, и сажали, и убирали урожай только согласно указаниям свыше. Мы были опутаны бюро­кратическими цепями, причем чиновники заявляли, что все это для нашего блага, а иначе никак невозможно. Сегодня эти же бюрократы штампуют все новые и новые законы и по-прежнему убеждают всех, что иначе невозможно.

Нет, можно! И раньше было можно, пока цари не спасо­вали перед бюрократами и мудраками. Русская крестьянская община не имела над собой никаких законов высшей власти, кроме приведенных выше, и в общественной и хозяйской жизни управлялась самостоятельно. Народ управлял собой сам. Как это еще назвать, если не демократией? Да, русские крестьяне не избирали всеобщим и тайным голосованием депутата, чтобы он якобы от их имени что-то там вещал в парламенте, причем сам не понимая, что именно. Но им это­го и не требовалось, так как свои законы они устанавлива­ли сами и каждый, подчеркнем, каждый оказывал непосред­ственное влияние на формирование этих законов.

Законы самоуправления в общинах были разные. Русская поговорка того времени гласила: «Что город, то и норов, что деревня, то и обычай». Писаных законов не было, законы ут­верждались в виде обычаев, которые запоминались миром. Этим обычаям неукоснительно следовал каждый член об­щины. В этом плане каждая деревня, каждая община были отдельным государством — суверенным, как сказали бы ны­нешние мудраки.

Тем не менее было несколько правил, обычаев, общих для всей России. Веками русские люди подмечали, что требует­ся, чтобы дружно жить вместе, и в принципе они не дале­ко ушли от ортодоксального христианства или мусульман­ства. Главное — всеобщая справедливость, здесь русские не сделали никакого открытия, но интересны пути, которыми они обеспечивали эту справедливость.

Разумеется, что для России, жившей по принципу се­мьи, главным законом, или обычаем, было то, что и община формировалась по принципу семьи, но без ее главы (отца). «Отцом» было собрание общины — коллективный орган управления, которое не было собранием представителей, ка­ждый член общины автоматически был членом этого собра­ния, и его голос обладал таким весом, который и не снил­ся, например, депутату самого старейшего в мире парламен­та — английского.

Из принципа русской семьи автоматически вытекал сле­дующий принцип: ни один член общины не мог быть исклю­чен из нее ни при каких условиях. Родился в общине либо был принят в нее — все, нет силы, способной тебя оттуда выдворить. Правда, в обычной семье отец мог отделить от себя сына, отдав ему часть имущества. А в общине, наобо­рот, ее член мог уйти из общины только добровольно, но ничего из общего имущества ему не полагалось. И тот, и другой принципы сохраняли справедливость, только в раз­ных условиях. И в семье, и в общине человек был споко­ен: какие бы решения ни принимал отец или община, ни­какую несправедливость по отношению лично к нему ни­кто не допустит.

Принципом семьи определялась еще одна особенность: община весьма пренебрежительно относилась к священному праву личной собственности вообще и крайне негативно к личной собственности на землю. У члена семьи не должно находиться в личной собственности то, с помощью чего су­ществует вся семья. Непризнание личной собственности на землю — священная русская идея, пронесенная через тысячелетие. Собственность — только общая, земля должна на­ходиться в распоряжении того, кто ее обрабатывает.

Еще один русский принцип, единый для всех общин: ре­шение на собрании общины могло быть принято только еди­ногласно. Община не утруждала себя подсчетом голосов. Если хоть кто-то был против, решение не принималось.

О возможности существования такого принципа парла­ментские мудраки и не подозревают. Действительно, как вне­дрить этот принцип? Ведь это тупик. Парламент не примет ни одного решения. В парламентах это невозможно, хотя сотни тысяч русских общин на протяжении тысячелетия существовали по этому принципу.