– Хлыст, – ощупью потянулся я к другу, не сводя глаз с удивительного создания, – это ирчтани.

– Что? – переспросил он, но тут увидел все сам и замолк.

Ксенобит, с которыми дружил мой детский герой Симеон Красный, открыл рот. Из-за шума толпы я не расслышал, что он произнес, но увидел под капюшоном покрытую зелеными перьями голову и крючковатый черный клюв с красным кончиком. Перья, которые я сначала принял за рукава, на самом деле росли прямо на руках. Локти существа почти касались земли, делая его непохожим на обычных птиц. Руки были длиннее тела, чешуйчатые ладони сложены перед собой.

Ко мне вернулись все старые легенды, сложившись в груди в ликующий хор, которого я не слышал… с тех пор как улетел с Джинан с Фароса. Я бросился вперед, надеясь поговорить с героическим птицелюдом из детских сказок, прикоснуться таким образом к истории Симеона и священному прошлому. Мне даже не пришло в голову, что передо мной совершенный незнакомец, который, вероятно, и слыхом не слыхивал ни о каком Симеоне. В детстве нам кажется, что у природы существует некая общая мифология и что все сущее является ее частью. Когда мы взрослеем, то узнаем о мире достаточно, чтобы понимать, что никакого такого волшебства нет, и учимся жить сегодняшним днем. Мы размениваем детские сказки на суровую реальность, которую считаем единственной истиной, забывая, что истина гораздо глубже и что во Вселенной все-таки есть место волшебству.

В меня кто-то врезался, и я потерял из виду ксенобита и его спутницу. Кто-то закричал на незнакомом языке. По тону показалось, что это оскорбление, и я развернулся. Куда подевался Хлыст? Я в замешательстве огляделся, на некоторое время потеряв ориентацию. Кто бы на меня ни ругался, он уже растворился в толпе. Я позвал Хлыста, принялся высматривать его огненные волосы. Передо мной прошла женщина в лазурном одеянии, скрывавшем ее полностью, не считая глаз, и громила в скафандре, из которого торчали трубки и вентили. Следом – пара зеленокожих, как Айлекс, дриад с цветами в волосах, сопровождаемые жрецом в шафрановой робе. Лица, лица. Столько лиц и красок. Люди, машины, гомункулы. Я пришел в отчаяние: ирчтани и след простыл. Кто-то потянул меня за плащ, лацерна зацепилась за нагрудник в том месте, где была заколота.

Я обернулся, ожидая увидеть Хлыста, но там не было никого. Людской поток тек мимо меня. Я вновь замер, увидев в толпе знакомое лицо. Морщинистая кожа цвета старого пергамента. Рассеченный ножом катара нос, буйная львиная грива волос и бакенбарды. Зеленые, как мантия схоласта, глаза.

– Гибсон! – воскликнул я в недоумении.

Как такое возможно? Я протиснулся сквозь толпу, уверенный в том, что это был он. Он свернул в проулок, под сень двух кораблей, и я последовал за ним, схватил за руку и со слезами на глазах развернул.

Это оказался обычный старик в зеленой рубахе. Он посмотрел на меня удивленно и испуганно, и я, сгорая от стыда, пошел прочь. Истина может быть глубже, чем кажется, но нет вернее истины, чем эта: те, кого мы потеряли, уже не вернутся, как не вернутся и прожитые годы. Но мы всегда несем частички тех, кого потеряли, внутри себя или на наших плечах. Призраки существуют, и нам от них не скрыться.

Развернувшись на месте, я понял, что заблудился, свернув не туда в этом лабиринте черного железа и холодного неона. Вокруг по-прежнему ходили люди, разглядывая торговые ряды – кто с целью, а кто и без.

– Сэр! Вы, я вижу, успешный человек! – заговорил со мной мужчина в высокой мандарийской шапке. Его глаза скрывались за стеклами очков, но в остальном, если не обращать внимания на бледный огонек, мигающий под кожей левого уха, выглядел он обычно.

– Скорее, заблудившийся, – ответил я, качая головой.

– О, сирра, так можно сказать обо всех.

– Подскажите, как пройти на площадь?

– Сирра, постойте! Вы в нужном месте! Перед вами единственный на «Загадке часов» оракул!

– Оракул? – смутился я, продолжая искать взглядом Хлыста и сердясь на себя за то, что бросился непонятно куда. Как я мог принять того человека за Гибсона? Но в тот момент я был так уверен.

Мужчина в очках и шляпе улыбнулся золотыми, как у древних, зубами:

– Видит будущее, видит прошлое. Окунулся в Омут. Едва не погиб, сошел с ума. Время сорвало для него покровы со всего, как с гурий в императорском гареме. Он знает все важные события прошлого и будущего. То, чего вы никогда не видели. Тысяча – за то, чтобы с ним встретиться. Три – чтобы задать вопрос. Пять, чтобы побеседовать.

Сейчас я не слишком суеверен. В молодости был еще меньше. Даже спустя много лет не могу ответить, что задержало меня там. Я мог бы отмахнуться от шарлатана с такой же легкостью, как от генного скульптора Якопо. Но что-то меня остановило. Быть может, иллюзия встречи с Гибсоном или ирчтани. Не знаю. Но я выдал нунцию кредит доверия. Что-то в его рассказе зацепило меня.

– Какой еще Омут? – спросил я.

– Он не знает?

Мужчина снял с головы шапку. Его лысый скальп отслаивался от черепа, как старая штукатурка, а из-под него торчали переплетенные провода.

– Это такие колодцы, – ответил он. – Резервуары, построенные теми, кто был прежде. Тот, кто хлебнет их воды, возвращается другим человеком.

Он заговорщицки прильнул ко мне и, прикрыв рот рукой, прошептал:

– Если вообще возвращается.

– Те, кто был прежде? – переспросил я. – Вы имеете в виду… Тихих?

Хлыст был прав. Нужно было позвать Валку. Я понятия не имел об этих Омутах.

– Человек внутри видит время как пространство, – улыбнулся нунций. – Видит прошлое и будущее. Ему достаточно лишь взглянуть на вас.

– Каким образом? – Меня вдруг пробрал озноб. – Я должен поверить вам на слово?

Нунций нахмурился:

– Он выпил из Омута на Апасе. Омут изменил его. В их водах живет ксенобит – микроорганизм, изменяющий состав крови. Ломает спирали молекул и собирает заново. Яри вернулся другим.

– Яри?

– Мой матрос, – кивнул Возвышенный. – Яри попросил Омут показать ему будущее, но человеческий разум может выдержать далеко не все. Теперь он видит!

– Что он видит?

– Всё.

* * *

Дверь, к которой меня отправили, открывалась на ржавую палубу. Лишь тогда я подумал, что меня могут похитить, но решил, что нунций не станет рисковать потерей места на «Загадке» ради одного пленника. К тому же у меня был передатчик, и его сигнал здесь действовал. Я отправил сообщение Хлысту, объяснив, где нахожусь – но не чем занят, – и приказал дожидаться.

Я думал, что окажусь на одном из пристыковавшихся к «Загадке» кораблей. Я ошибся. Передо мной был какой-то подземный тоннель, вдоль стен которого, будто жилы в теле человека, тянулись трубы, поворачивая и изгибаясь, напоминая мне о черных пещерах Калагаха.

Дверь в конце тоннеля была открыта. За ней было круглое помещение с низким потолком и решетчатым полом, под ним разверзлась бездна, о глубине которой можно было лишь гадать. Сначала я предположил, что это тоннель для отвода пламени термоядерных двигателей стартующих из гостевого порта кораблей, но, зная достаточно о кораблестроении, понимал, что сооружать такой вблизи оживленной улицы нецелесообразно. Здесь трубы поднимались вверх, уходя в дальнейшие коридоры поверх перманентно открытых переборок и к куполу, через смотровое отверстие в потолке – единственный источник света в этом месте.